Интервью с режиссёркой и драматургиней Кариной Бесолти

В предпоследний день «Любимовки» пройдёт читка пьесы Карины Бесолти «Наизнанку» в постановке Полины Стружковой. Сюжет строится вокруг самоубийства девушки, похищенной для женитьбы и не выдержавшей домашнего насилия. А 10 сентября Карина выступит режиссёркой читки пьесы Анны Валуйских «Базовый тариф». Алиса Литвинова поговорила с Кариной о совмещении профессий, потенциале нарративного театра и стереотипах про Кавказ.

То, что ты ставишь на сцене, влияет на тебя как на авторку? Или оптика меняется в зависимости от рода деятельности?

Моя режиссёрская сущность во многом растёт из сущности драматургической. Просто однажды мне стало тесно в тексте. Когда завершаешь пьесу, заканчивается большой пласт работы и интерес к нему в каком-то смысле теряется. Нужно сразу идти дальше. В один момент стало казаться, что это движение «дальше» может быть связано с тем же материалом. А ещё — с режиссурой. Логично, что при таком раскладе моей первой постановкой был спектакль по собственной пьесе «Сказ-Очники». Этот текст мне очень дорог, хотелось как можно дольше сохранить эмоциональную связь с историей.

Так что, да влияют. И да — меняется. Но как и насколько — отдельная тема, которую мне нужно ещё во многом обдумать и понять.

На этой «Любимовке» не было желания работать со своей пьесой?

Нет. Сейчас мне хочется немного отстраниться, что ли, от собственных текстов. Разделить эти две «субличности». В прошлом году я поступила в режиссёрскую магистратуру к Виктору Рыжакову. Опыт бесконечного совместного исследования внутри мастерской, со-творчества, поиска, коммуникации перевернул мои представления о театре, о режиссёрской профессии. И очень повлиял на меня как на человека. Отсюда желание «чистого листа». Желание открывать, разбираться, волноваться, исследовать. Что не всегда возможно, когда работаешь с собственными текстами. Ты их слишком хорошо знаешь.

Кроме того, пьеса «Наизнанку» написана некоторое время назад, она уже пережила читку, обсуждения, доработки. Я немного подустала от этого текста. С удовольствием и без всякого страха отойду от него на безопасное расстояние и посмотрю, что в нём увидит Полина Стружкова.

Что должно быть в пьесе, чтобы ты захотела её поставить?

Часто меня привлекают тексты, где внутреннее напряжение, потенциал внутреннего «раздрая» и беспокойства находят свое отражение в визуальном воплощении. Когда смотришь на текст, а видишь, например, партитуру. Когда текст может быть чем-то ещё, кроме как носителем смыслов. Например — формой? Мне кажется, текст сам по себе дико красивая штука. Не могу с этой оптикой ничего поделать. Вот открываешь пьесу «Местоимения меня» Вики Костюкевич и Владимира Горлинского, и первые мысли: «Какой кайф! Как красиво! Партитура!». Потом уже ныряешь в смыслы. Или «Dark room» tester98 — классная история и структурирована интересно.

«Базовый тариф», с которым я работаю, — звучит в моей голове явным многоголосьем, у него большой потенциал «музыкальности». В смысле способности текста трансформироваться в некую форму. Это единый пласт текста, разделённый драматургом на небольшие абзацы. Ты слышишь голоса разных персонажей, хотя предложения спаяны в единый массив. Мы с моей частой соавторкой Фати Бесолти, которая будет участвовать в читке, даже придумали называть это заумным и красивым термином — «глубинный рассинхрон коммуникации». В каком-то смысле для меня работа с этим текстом — продолжение исследования, начатого в Питере, когда мы делали на фемлаборатории «Ничья» эскиз по пьесе Зухры Яниковой «Мукти». Снова возникает тема преемственности насилия, поведенческих паттернов, женской предопределённости: когда из точки отрицания через травматичный опыт ты начинаешь перевоплощаться в то, что отрицал, против чего бунтовал. Мать — дочь, женщина — женщина. Цепочки взаимоотношений, в которых очень часто много боли, нелогичного эмоционального угнетения, подавления. Очень сложная тема. Мне кажется, в «Базовом тарифе» финал остаётся открытым. Героиня ловит себя в точке переворота/перевоплощения. И в этой точке осознания у неё появляется выбор. Мне хочется так думать.

Пьеса «Наизнанку» написана на «Дисциплине», фабрике нарративного театра. На твой взгляд, есть ли смысл в лаборатории по рассказыванию историй?

Это был интересный вызов — попытаться с помощью театральных средств вторгнуться на территорию Netflix, который классно рассказывает истории. Что-то вроде возврата к традиционной структуре для создания захватывающей истории и разговора о важных темах. Если судить по драматургам, которых позвали в первый сезон проекта театра «Старый дом», организаторы хотели соединить крутых и опытных профи, которые знают примерно всё про правила, законы и «хорошо сделанную пьесу», с авторами, работающими несколько иначе. Либо только начинающими писать для театра. Художник текста всегда пишет по собственным внутренним законам. И спайка чутья художника — стихийного, не поддающегося объяснению и расчленению на молекулы, — и традиционной структуры оказалась продуктивной. Вот, например, «Катапульта» Дмитрия Богославского — офигенная же. Так что да, по-моему, эксперимент удался.

Как ты придумываешь сюжеты?

Подворовываю у жизни, конечно. Кажется, нарратив в чистом виде в моём тексте появился впервые. Имею в виду «Наизнанку». Я во многом опиралась на поразившую меня документальную историю. Однажды в маленьком городе, откуда я родом, красивая, юная девочка вышла замуж. В семье мужа с ней происходили, по всей вероятности, травмирующие вещи — эмоциональное и физическое насилие. В какой-то момент она не выдержала, сломалось. Нашла подходящее дерево, сняла с платья пояс и повесилась на нём. Эта история на давала мне покоя. В пьесе она, конечно, изменена. «Наизнанку» собрана из фрагментов разных сюжетов, которые происходили в знакомой мне среде. О чем-то я слышала, что-то наблюдала сама. Что касается изначального импульса — истории девушки, которая покончила с собой, — я следила за процессом, читала репортажи журналистов с судебных заседаний. Эти стенограммы полны потрясающего человеческого цинизма.

Тема домашнего насилия в пьесе вынесена в очень узкий национальный контекст, но она не замыкается этими рамками. Просто я пишу о том, что знаю. Имея в виду домашнее насилие как таковое.  За закрытыми дверями где-то в далёкой Осетии и у твоих московских соседей по лестничной площадке может твориться примерно одно и то же. Поэтому моя пьеса — не только про непростую жизнь женщины на Кавказе, скорее приглашение к более общему размышлению.

Ты пишешь про традицию похищения невесты без её согласия. Это реально до сих пор распространено?

Да. Но ситуация с этими похищениями неоднозначная. Нет желания плодить стереотипное представление о Кавказе, как о каком-то диком крае. Кавказ прекрасен во многих своих проявлениях. Но тема и правда важная, о ней хочется говорить. Просто стоит разбираться в нюансах, не вешать сразу ярлыки. Во-первых, это ни разу не традиция, а преступление. Веками похищение девушки было позором для неё и для семьи. Подобное всегда плохо заканчивалось и резко осуждалось обществом. Кровная месть, череда смертей — не самый приятный способ начать семейную жизнь. Сейчас, конечно, никакой кровной мести нет и похищения носят скорее «иллюстративный» характер. Легкий и незатратный способ узаконить отношения. Многие считают это даже романтичным. Или экономически выгодным. Встречаются, например, парень с девушкой, а денег на свадьбу нет. Они договариваются, что он её «крадет», тем самым узаконивая совместную жизнь. Но случаются и другие истории. Парень и девушка встречаются, а потом друзья парня вдруг решают, что свадьбы слишком долго нет. Непорядок. Нужно что-то с этим делать. О, у него же днюха скоро! А не сделать ли ему подарок — не украсть ли невесту? Меня это ужасно бесит. Не надо нести понравившихся людей к себе домой! Это же не шкаф и не тумбочка. Пожалуйста, не надо!

Осмысление темы театром может изменить ситуацию? Или искусство — просто способ рефлексии?

В моей системе координат театр — часть и продолжение реальности. Это территория для коммуникации и разговора. Своими работами мы пытаемся сформулировать вопросы, в первую очередь, к самим себе, создать поле для дискуссии и совместной рефлексии. Вопросы заданы, а ответить на них просто и легко никогда не получается. У меня точно. И возникает пространство для размышлений, совместных и личных. То, что рождается на сцене, создает с залом общее поле беспокойства, в которое вшито желание что-то изменить, сформулировать новую точку зрения, переосмыслить, понять. Главное, чтобы это возникало само, без насилия. Без манипуляций. Театр — катализатор неконтролируемых, конечно, процессов, меняющих и автора, и зрителя.