Интервью с драматургами Андреем Родионовым и Екатериной Троепольской
Открытие фестиваля «Любимовка» в этом году предваряла читка пьесы Андрея Родионова и Екатерины Троепольской «Троекурово». Алёна Малыхина поговорила с поэтами-драматургами про создание текста, школьные воспоминания и получение гранта.
Вы помните, как в первый раз пошли в школу?
Родионов: Помню очень хорошо. Более того, у меня остались фотографии этого солнечного осеннего дня, когда кругом летели листья жёлтые и красные. Почти всех одноклассников я знал, потому что буквально позавчера мы все в детском саде праздновали переход в школу. В первый класс я шёл с гладиолусами.
Троепольская: Я пошла в первый класс в Подмосковье, а до этого жила в Хабаровске. У меня отец военный, и мне идея выйти из садика и пойти в школу вообще не знакома. Уехав из Подмосковья, я сменила пять учебных заведений. Поэтому мои ключевые школьные воспоминания начинаются позже.
В пьесе много автобиографичного?
Троепольская: Да, у нас в пьесе зонги документальные [зонг — вид баллады, иногда близкой к джазовому ритму, часто пародийного, гротескного характера, содержащей едкую сатиру и критику общества — прим. ред.].
Родионов: Все три больших зонга в пьесе — это чистый док. Мы используем оригинальные тексты теста Маслач и заявки на грант, только зарифмованые, уложенные определённым образом. А «Мизераблик» — это художественно препарированный личный опыт.
Как теперь отдавать эту пьесу кому-то для постановки?
Троепольская: Мы всегда легко отдаём, говорим: «Берите, ставьте, пожалуйста!»
После режиссирования читки нет желания самим поставить пьесу?
Родионов: Катя в этом смысле стратег. Мы ставили в Канске читку повести Данилова про Транссиб, когда он и пьесы ещё не писал. Тогда Катя придумала, что на сцене в качестве окна будет монитор с видом на дорогу. А я так восторженно отношусь к профессии режиссёра, что мне никогда им не стать. Как и художником: стоит мне провести линию, начинаю ею любоваться — и дальше уже не могу ничего.
Троепольская: На «Любимовке» Юра Шехватов сразу предложил нам сделать авторскую читку текста «Троекурово». Мы воспользовались этим. При таком варианте мы не совсем режиссеры. У нас был опыт, когда мы ставили читку «Зарницы», собрали артистов, с которыми играли «Сван», и были уверены, что их чутьё и наше дружеское расположение всех объединят в мощном вальсе. Ни фига подобного! Текст развалился. Мы постигаем тонкости чужого ремесла на своих провалах. И поняли, что Юра Квятковский [режиссёр спектаклей «Сван» и «Зарница» по пьесам Родионова и Троепольской — прим. ред.] совершает огромную работу, объединяя всех в единый ритм.
Родионов: В читке важно показать достоинство текста, поэтому мы решили, что в «Троекурово» большую авторскую часть исполним сами. С другой стороны, это наш ритм, мы легко его выдерживаем.
«Троекурово», «Зарница» и «Сван» — это одна вселенная?
Родионов: Да, но в своих текстах мы всё больше движемся к реальности. Финальная сцена «Троекурово» написана уже не стихами, а прозой. Это наша реальность.
Расскажите про процесс создания пьесы «Троекурово»?
Троепольская: Над замыслом этой пьесы мы работали рекордно долго — пять лет. Измучились многолетними подходами с разных сторон. Когда закончили писать прошлую пьесу, отдохнули немножко, потом стали придумывать следующую. У нас было несколько идей, и вдруг проросло «Троекурово». При этом сам текст мы написали дней за десять.
А какие ещё вариации могли быть?
Родионов: Мы ставили перед собой несколько целей. В 2018 году умерли упомянутые в пьесе Елена Гремина, Михаил Угаров и Дмитрий Брусникин — и мы решили про них что-нибудь написать. Долго выбирали способ, как это сделать. Пробовали создать пьесу с их участием, но поняли, что не получится.
Троепольская: Мы не очень легко пишем пьесы, не просыпаемся с мыслью: «О! Какой прикольный сюжет, давай...». Наши тексты сложно-рождающиеся, модернистские, неуклюже-состыковывающиеся. Мы и «Зарницу» придумывали как пьесу для детей — замысел весьма хило звучит, но потом нашёлся способ реализации. А в этот раз нам хотелось что-то сказать о своей любви и о потере образа жизни, оставленного в 2018-м.
В этом году вы не получили грант на BRUSFEST, сайт фестиваля не работает. Невозможно не думать про это, читая или слушая вашу пьесу. Можно ли считать невыдачу гранта толчком к появлению сюжета?
Троепольская: Это было пророчество.
Родионов: Сцена, в которой героиня не получает грант, была написана ещё зимой. Как только она появилась, мы поняли, что процесс не остановить, надо дописывать.
Троепольская: Эта сцена связана с другим реальным событием, о котором мы не можем распространяться. Но вообще нами написан миллион сцен и путей развития сюжета. Если дойдёт до постановки, можно написать ещё три зонга, и тогда сюжет станет понятен. А пока всё действует на уровне ощущения и вербального прессинга.
Можете рассказать про появление финальной сцены?
Троепольская: В 2018 году к нам в гости пришли Руслан Маликов и Сева Лисовский, и в какой-то момент в разговоре возникла тема, кого и где похоронят.
Родионов: Параллельно появилась идея, что такой же разговор могли бы вести Брусникин, Гремина и Угаров на съёмках, например, «Петербуржских тайн», где они все встречались и общались.
Троепольская: Удивительно, что после обсуждения на «Любимовке» мы впервые за долгое время встретили Руслана Маликова — прямо на перекрёстке. Нас это так впечатлило! Мы ждали такси, а он вдруг возник в развевающемся плаще.
«Петербуржские тайны» для ваших героев — Греминой, Угарова и Брусникина — наверное, были своего рода грантом.
Родионов: Конечно.
Троепольская: Но притом и авансом. Дмитрий Владимирович часто приходил в неизвестные места и чувствовал, как всё вокруг расцветает, увидев его во плоти.
Главная героиня научилась слышать мёртвых — это означает конец? Она теперь не получит грант? Как вы видите развязку?
Родионов: Можно пошутить, что «Грант получил её, а не она грант».
Троепольская: На данном этапе истории это не существенно. У героини серьёзные неприятности, переоценка ценностей. Надо подождать, подумать о вечном.
Фото: Юрий Коротецкий и Наталия Времячкина