Интервью с драматургом Верой Бойцовой

Перформанс, режиссура, а теперь и драматургия — Вера Бойцова, участница резиденций и фестивалей, соло-артистка, координаторка феминистского арт-проекта «Рёбра Евы», представит на «Любимовке» свою первую пьесу. «Сегодня умер мой кот» — документальная история, основанная на личном опыте автора. Этот текст посвящён темам взросления и исследованию жизни и смерти.

Расскажите о своём пути в театре и о том, как вы пришли к драматургии.

Я режиссёр по первому образованию, окончила театральную академию в Санкт-Петербурге. В какой-то момент переехала в Лондон, получила там магистерскую степень по театру и перформансу. После этого долгое время была соло-перформером, гастролировала: сама писала, сама ставила, сама показывала. Потом, в марте 2020 года, когда начался карантин, вернулась в Россию — до этого не была здесь лет десять. Почти сразу сошлась с феминистским правозащитным арт-проектом «Рёбра Евы», вместе с которым мы сделали одноимённый фестиваль в этом году. Сейчас живу в Финляндии, потом переезжаю в Германию. Я выиграла стипендию Erasmus в конкурсе, организованном Германией, Францией, Финляндией и Норвегией, а это значит, что в ближайшие два года напишу как минимум ещё одну пьесу и поставлю её.

Каким был импульс к созданию текста, который прозвучит на «Любимовке»?

Он называется «Сегодня умер мой кот», потому что я начала его писать в тот день, когда умер мой кот, буквально. Создала пьесу за неделю, практически не прерываясь. Это случилось в начале сентября 2020 года — где-то в тех же числах, когда будет происходить читка.

Эта пьеса про вас?

Не могу сказать, что один в один, но называть это воображением не хочу. Я в последнее время работаю исключительно с документальными проектами, люблю их. Когда писала эту пьесу, я делала всё, как обычно. Брала документальный материал и задавала себе вопрос: как это можно поставить, чтобы кто-то услышал?

Когда вы писали пьесу, думали, как она будет выглядеть на сцене?

Только об этом и думала, делала пометки в тексте. На «Любимовке» впервые увижу, как кто-то другой что-то сделал с моим текстом.

Какие у вас чувства перед читкой?

Очень нервничаю, потому что это личная история. Но я бы в любом случае нервничала, даже если бы написала эссе по перформативности, и кто-то читал его со сцены. Я из тех режиссёров, которые любят всё контролировать. А здесь вообще ничего не контролирую, не представляю, что происходит. Это такой адреналин! Мне очень интересно, со мной такого не было ещё никогда. Я приму что угодно, это в любом случае круто.

Можно ли сказать, что эта история про взросление?

Для меня она про смерть и про попытку цепляться за жизнь. Мой реальный кот всегда болел, но был суперживучим, только старость его сгубила. Также и я часто сталкивалась со смертью. Моя пьеса — ни в коем случае не позыв из серии «вокруг так темно, надо убить себя». Наоборот, всегда есть что-то, что может вернуть к жизни.

Я подумала о том, что эта пьеса может быть интересна подросткам. Но в ней есть «запретные» темы — суицид, поиск сексуальной идентичности…

Это то, от чего меня бомбит. Если бы я была подростком и у меня был доступ к подобной информации — в какой угодно репрезентации, то не было бы половины всего, о чём я писала в пьесе. Не было бы и других тяжёлых вещей — в моей жизни и в жизни людей, которых я знала на тот момент. Это большое противоречие, и я бы хотела, чтобы спектакль по моей пьесе был и для подростков. Они могут быть склонны к депрессии, они пытаются найти себя, осознать свою сексуальную ориентацию. Но им почему-то нельзя ничего об этом знать. Из серии «предмет есть, а слова для него нет».

Меня заинтересовал в пьесе мотив исследования смерти. Героиня трогает её, проверяет, подходит к ней с разных сторон.

У меня в детстве была одержимость смертью, хотелось увидеть её, понять. Это тайна, которую никто никогда не расскажет. Но, поскольку взрослые в детстве говорили, что смерть «приходит», я сидела, мучила бабочек в банках и ждала. У меня было столько экспериментов, а смерть всё не приходила. Когда я ушла в перформанс и лаборатории, то начала заниматься исследованием страха и смерти на другом уровне. Для меня смерть — суперпозитивная вещь, потому что она всех уравнивает, она про справедливость.

Читая пьесу, я склонялась к тому, что история выдуманная. Почему вам было важно упаковать её красиво, подчёркнуто художественно?

Мне всегда импонировала позиция Брехта, который занимался социальным и политическим театром, но говорил, что главное — развлекать. Если вы не сможете развлечь зрителя, то до него не дойдут ваши идеи. Вы либо развлекаете, либо можете даже не начинать. Если я просто расскажу о том, что со мной происходило, это будет сеанс психотерапии за чужой счет. Иногда в вымышленной истории людям легче найти себя.

О чём вы хотели бы сейчас говорить в театре? Что для вас важно?

Меня уже давно интересуют документальный театр и личные истории, политический и активистский театр. Я сейчас пишу квир-пьесу, ЛГБТ-пьесу — чего мне в России не хватает. Ко мне обратился профессор из Оксфордского университета, который делал исследование по постсоветскому квир- и ЛГБТ-театру. Тогда я стала изучать эту тему и пришла к тому, что в России таких театра и драматургии очень мало. Не знаю, как буду показывать это в нашей стране, но надеюсь, когда-нибудь получится.