Интервью с драматургом Олегом Масловым

5 сентября Елена Махова представит зрителям читку «Бешеного хвороста» — первой профессиональной пьесы Олега Маслова. Текст рассказывает о том, на что готовы пойти учителя, чтобы выслужиться и узнать, кого из учеников видели на митинге. О самоцензуре, поколениях и творческом пути с драматургом поговорила Алиса Литвинова.

Вы давно пишете для театра?

Я начал писать — страшно вспомнить — почти 20 лет назад. Сначала были пробы пера с примесью литературщина: когда персонажи произносят длинные монологи и говорят то, что думают. Сейчас я понимаю, как важен подтекст. Герои, как и люди в жизни, говорят одно, а подразумевают другое, врут, манипулируют. 

Как появилась пьеса, которую будут читать на «Любимовке»?

«Бешеный хворост» был написан почти случайно года два назад. Я пытался реализоваться в сфере кино, участвовал в бесконечных конкурсах, но без особого успеха. Работая над сценарием фильма, который можно снять в одной локации, я решил переделать его в пьесу. Показалось, что театр лучше откликнется на острую и актуальную тему. Так и получилось. Сейчас в «Школе современной пьесы» готовят премьеру «Бешеного хвороста» — она пройдёт 10 сентября, в день завершения «Любимовки». 

Для человека, случайно попавшего в театральный мир, участие с первой профессиональной пьесой в самом престижном драматургическом фестивале и премьера в известном театре — это удивительные события, от которых сносит башню. При этом, отправляя свой текст на «Любимовку», я ожидал, что его заметят. Чтобы фестивали оставались актуальными, важно, чтобы на них была свежая кровь и появлялись люди из ниоткуда. «Любимовка» соответствует этому критерию, что обнадёживает. Мне не нравится только возрастной ценз: многие талантливые люди, особенно в провинции, тратят основную часть жизни на выживание​, а до творчества их руки доходят лишь после 40 лет.​

Чем, на ваш взгляд, важна современная драматургия?

Она нужна, чтобы говорить о сегодняшнем дне. В драматургию вытесняется то, что не проговорено в публичном поле. Форма дискуссии в нашей стране исчезла, толком и не появившись, свободное обсуждение проблем в интеллектуальном ключе отсутствует. Нет диалога власти и общества — всё преподносится под соусом пропаганды или квази идеологии. Государство хочет контролировать рождение мысли и идей.​ Это страшно, потому что деградирует мышление, а мышление и есть свобода. С кем дискутировать, обсуждать современные вызовы? — С условными силовиками, которые за пару минут могут упаковать любого человека и посадить на несколько лет за репост десятилетней давности? Вот не проговорённое и уходит в пьесы. Правда, иногда у драматургов включается самоцензура, и они начинают писать не то, что по-настоящему волнует общество. 

Театр — место рефлексии, или спектакль и пьеса могут менять реальность?

Я бывал на развалинах античных театров, они очень символично выглядят. Театр остаётся в своём отрезке времени. Когда меняется эпоха, от прежнего ничего не остаётся — только история и в буквальном смысле развалины. Для разговоров о прошлом и будущем есть литература и кино, а театр важен как для сегодняшней жизни. Однако нужно понимать, что пьеса — это условный, выдуманный мир, а персонажи — вымышленные личности со своими травмами и судьбами. Всё, что они говорят, — характеристика, необходимая для раскрытия внутреннего мира. Нет другой функции у диалогов и монологов. Если персонаж гомофоб и расист, он может нести чушь со сцены — но он не стремится оскорбить кого-то в зале (если речь о художественном произведении, а не об агитке). В этом плане странно выглядела история со спектаклем «Первый хлеб» [следственный комитет начал проверку постановки Бениамина Коца «Первый хлеб» по пьесе Рината Ташимова на предмет оскорбления ветеранов и пропаганды однополой любви. — прим. ред]. Герои пьесы в принципе не могут никого оскорбить, поэтому воспринимать их слова на свой счёт нелепо. Тем более нельзя вырывать реплики из контекста спектакля и преподносить как самостоятельное действие. 

Поэтому пьеса не может изменить реальность. Скорее, она служит сигналом изменения мира — как «Утиная охота» показала болевые точки позднего СССР. Этот процесс невозможно контролировать. Никакое министерство культуры не может решать, какие пьесы ставить, а какие — нет. Культура — не транслирование образцов прошлого будущим поколениям, как написано в учебниках. Так уже не работает. 

Почему важно говорить о молодом поколении? 

Молодые — своего рода посланцы в будущее. Важно показать, что старшее поколение может дать им в настоящем. В общественном пространстве пока отсутствует образ будущего, нынешней молодёжи придётся создавать его, не имея готовых образцов. Идеологический суррогат, который навязывается пожилыми людьми наверху, нацелен на воспроизведение прошлого. Но он и останется в прошлом. 

Поэтому действие вашей пьесы разворачивается в школьной среде? Это способ говорить о будущем?

В данном случае школа — это модель общества с определенной иерархией, субординацией, властью и подчинением. Такая фактура даёт замечательную возможность для исследования. В обычном московском дворе, где я живу, расположена школа с кадетскими классами. Там в теплое время года постоянно проходят построения и марши. Когда я начинал пьесу, слышал у себя под окнами: «Здравия желаю, товарищ майор». Когда заканчивал, кадеты произносили уже: «Здравия желаю, товарищ подполковник».

Вы ассоциируете себя со своими персонажами? Это собирательные образы, или есть прототипы?

В данной пьесе есть и те, и другие. Прототипы всегда помогают создать живого персонажа, а не картонного. Нет ничего беспомощнее, чем герой, которому не веришь. Главное, у меня не показаны однозначно плохие или хорошие персонажи, а есть люди в предлагаемых обстоятельствах. Я не считаю, что автор должен любить или ненавидеть своих героев. Для меня они инструмент препарирования реальности.​