Интервью с драматургом Юлией Савиковской

Честный разговор про поиск, «Любимовку» и режиссёров.

Про «Любимовку»

• Мое самое главное переживание, очень сильное, в том числе из-за давнего комплекса, связанного с речью, так как я чуть-чуть заикаюсь, что я не имею права говорить, потому что меня опять не выбрали в шорт-лист, другие умнее. Всегда был комплекс неполноценности, из-за этого я мало говорила. А в этот раз достаточно часто. Если я на читке – я говорю. Для меня новое ощущение: что я имею на это право, что я прохожу с браслетом. Конечно, я кайфую от того, что я одна из своих. Всегда было ощущение, что не своя, лишняя. Синдром самозванца, когда ты думаешь, что ты читер, не покидал все эти годы, сейчас я не полностью, но преодолела его.
  
  
• Я много «Любимовок» видела, и тексты меняются. Было раньше больше сюжетных, многоперсонажных пьес, смешных, чуть ли не развлекательных, хорошо сделанных. Были отражающие реалии, которых сейчас уже нет. Я вспоминала об этом с легкой ностальгией, потому что в этом году почти не было сознательно смешных, сюжетных пьес. То есть в этот раз меньше получала зрительского удовольствия, когда сидишь, смеешься, что-то происходит интересное, и ты расслабляешься. Надо было себя переламывать, только некоторые тексты сильно меня подключали. Пьеса Кати Августеняк понравилась тем, что включились мои нейроны, заставила сопоставлять смыслы и форму. С другой стороны, хороший текст Германа Грекова «Остановка»: я такой юмор обожаю, легкая, двигающаяся незапланированными скачками пьеса, много персонажей введено для дополнительного авторского стеба.
  
  
• В этот раз, как и в другие приезды, у меня активизировалась мысль, о чем я могу писать. Всегда начинаешь фонтанировать идеями после фестиваля, правда сейчас появилась еще и уверенность в себе, и я надеюсь, что в октябре-ноябре сяду за новый текст и пришлю что-то на следующую «Любимовку».

Об образовании

• Я закончила театральную академию, поэтому, к сожалению или к счастью, я загружена знаниями о театре. Это, наверное, мне повредит, потому что предыдущие мои тексты ругали за литературность. Мне надо давать проявления иррациональному началу в себе. Разрушать самой в себе знания о театре. Проанализировать свой текст я, конечно, могу.
  
  
• Театроведческое образование у меня уже было третье, предыдущие – журналистика плюс социология в СПбГУ и антропология в Оксфорде, не то, что не основное, но одно из. Я никогда не жалела о нём. Просто пьесы писала я еще до театроведческого и продолжаю. Они у меня всегда возникали параллельно, мой театровед довольно часто молчит, когда я пишу пьесы, и наоборот. Я не считаю себя великим театроведом, больше бы хотела продвинуться как автор – драматург, писатель. Или переводчик: я уже перевела монографию о Замятине «Англичанин из Лебедяни» Джули Кертис и три современные английские пьесы. Собираюсь продолжать работу и в этой области.

Про работу с формой

• Я не из тех, кто думает: «Вот этот прием я хочу использовать». Наверное, я накапливаю мысли и знания, воспоминания об увиденном, а потом интуитивно использую, опираясь на все предыдущее и представления о новом. У меня некоторые истории бродят годами, а потом пишутся за 3 дня или месяц. «Любимовка» всегда помогает понять: что из того, что было в голове, пора выкристаллизовывать. Важно понять, какая тема наиболее болит, наиболее созрела. И тогда думаешь, какую форму применить, ищешь, смотришь у других авторов, думаешь, нравятся они тебе, не нравятся. Но я не из тех, кто это делает по какой-то галочке: должно быть это, вот это и что-то еще. Я хочу высказаться и ищу форму самостоятельно, но при этом весь предыдущий опыт подсознательно использую. В любом высказывании нужна верная интонация. Хочется и новый язык, и новую форму, и новый мир, который никто еще не видел. «Вроде бы говорили на русском, но я ничего не понял», как у Булгакова в «Театральном романе». Моя задача с «Утечкой» была такая. Но не просто бросаешь: «Я намалевала, а вы тут как хотите, так и разбирайтесь». Важно, чтобы ты все делал сознательно, создавал свой новый мир. Я хотела, чтобы в итоге осталось ощущение страха, тревожности, непонятности. Я за то, чтобы пьеса просто вызывала ощущения, не обязательно конкретно о чём-то. Ты сидишь, пережил новый опыт, и вообще не знаешь, что это было. Я за новое влияние на зрителя, которого театр потихоньку исследует. В идеале каждая пьеса должна вызывать мысль: «Ага, и так было можно?» Создавать новые правила, по которым мир театра и мир воображения начинают работать. Если бы это было легко, мы бы все писали гениальные пьесы, но ты не можешь это, к сожалению, прогнозировать, часто все на интуиции. Я еще думаю иногда, что нужно попытаться найти такую языковую форму, в которой только одна звуковая интерпретация может быть возможна. Только одним способом можно произнести фразу, как в опере. Таких пьес еще не было, где была бы прописана музыкальная партитура. Я фанат формы. Поиск новой формы даст, как ни странно, толчок для новых смыслов.
  
  
• В Royal Court всегда ведется поиск форм. Одна пьеса была, мне очень запомнилась, про виртуальную реальность, в которой можно заниматься педофилией. То есть там есть такие темы, которые бы у нас не прошли. А там это не вызвало скандала, это было интересно.
  
  
• Из формальных вещей для меня моветон, когда есть многократное объяснение. «Ты меня спросил, потому что так считал? А, ну да, ты же так считал. Ну раз ты так считал, то…» Отсутствие подтекста, проговаривание того, что должно быть скрыто. Не люблю, когда зрителя считают за дурака, которому надо повторить несколько раз то, что и так было понятно. Не люблю очевидность. Есть английский переводчик русских пьес Саша Дагдейл, она всегда говорила, что ей нравятся пьесы, когда скачок идет в новое пространство в ответной реплике, а не просто ответ: «- Ты ел? - Да.» Всегда думаю, как сделать, чтобы был такой скачок, поэтому писать сложно. У меня есть очень важная задумка, и мне никак не начать её, потому что не могу придумать, как начать диалог. В первой сцене просто человек приезжает к другу. Я не могу её начать с «Ну как ты поживаешь?» или «А, ты приехал ко мне в гости».
  
  
• Для меня табуирован мат. Не люблю его, бурно реагирую, особенно если используют мои знакомые. Не считаю, что художник должен использовать мат, все тяжёлое и страшное можно сказать без него. Не люблю пошлости, ругани, садизма неоправданного. В принципе довольно болезненно ко всему такому отношусь, никогда не напишу документальную пьесу ни про проституток, ни про убийство. А придумать все это я могу.
  
  
• У меня нет самоцензуры, это преимущество еще не очень активно ставящегося драматурга. У меня есть пьесы поставленные, это обычные, психологические драмы. Но такие, как «Утечка» – у меня три экспериментальных текста – еще не были поставлены. Поэтому я делаю, что считаю нужным, не думая о реакции. Я послала на «Любимовку» пьесу «Шарынный Стут» на несуществующем языке, то есть я просто придумала язык, слегка опирающийся на синтаксис и морфологию русского, и создала ситуацию ожидания в стиле Беккета. Есть детская пьеса «Фунароллы», где персонажи говорят только отдельными частями речи, для предложений им необходимо взяться за руки. А еще я хотела сделать пьесу, где люди говорят пословицами и устойчивыми выражениями. Люблю искать форму, и абсолютно не думаю пока о постановках. Если бы мне кто-то дал задание с прицелом на сцену, я бы, возможно, делала это по-другому. Но так как заданий не было, я просто исследую свой мозг в поиске любого новое решения. Но, с другой стороны, у меня есть просто темы, на которые мне интересно писать. Допустим Англия, жизнь в эмиграции, приезд, возвращение, изменение менталитета. И я знакома с этим лично. В принципе моя мечта – написать пьесу, как сделал Ивашкявичюс о Лондоне [«Изгнание» - Прим. ред.]. У него там все жёстко довольно, я хочу сделать более мягко, с историями успеха или обычные пути постсоветских интеллигентов за границей. Про реальных людей, которых я видела, которые вовсе не изгнаны, а постоянно ездят в Россию и в другие страны. В общем есть разные направления, и документализм, и психологические драмы. У меня есть сильная задумка о двух музыкантах, которым уже за 60, между ними есть дружба и скрытая зависть, есть чувство вины за неправильные шаги в жизни, болезнь, воспоминания о любви, в общем очень психологический текст. И есть эксперименты, «Утечка» из этой области.
  
  
• Я, правда, с этим не согласна, но театральные журналы, в которые я пишу, несколько раз делали мне замечание, что у меня проблемы со стилем в русском языке. Они считают, что хорошее владение английским девальвирует мое владение русским, втайне я очень этого боюсь, и не хотела бы, чтобы это произошло. Я потеряла свой полностью русский менталитет, но надеюсь, что только обрела от этого. Вообще, я много знаю языков: учу финский, шведский. Мне нравится вводить в свой мозг новые системы мышления. Новый язык – новая система. Я не считаю, что если владеть русским, то русским Достоевского и Толстого. Я владею русским, который насыщен, глобализирован жизнью за рубежом. И сейчас я этим горжусь. Раньше боялась, а теперь поняла, что язык и длинные фразы не так важны в театре. Я хочу писать на английском, это будет несовершенный английский, но это будет структура, её спокойно можно будет перевести. Я за снижение значимости языка как такового – хотя бы ради опыта в области того, как он воспринимается – но за значимость интервалов, пауз, пространств между словами. За то, что возникает у зрителя в воображении, пока на сцене молчат. Очень люблю Метерлинка, Беккета, Ионеско. В эту сторону хочу идти. А не многословность того же Юджина О’Нила.
  
  
• Хочу написать хорошо сделанную пьесу, она действительно востребована современным театрам, об этом говорил Кирилл Серебренников на своем мастер-классе на фестивале. Я подумала, что тоже смогу ее создать, потому что знаю, как строится фарс, например. Может, я могла бы написать что-нибудь в стиле Фрейна или Фейдо и заявить о себе как об успешном авторе и с этой стороны.

Про темы пьес

• У меня есть сборник рассказов «Возрождение», там достаточно много эротики. Это не самая легкая тема для меня как человека, но это пласт, который во мне скрыт и живет. Моя мечта – написать пьесу об эротическом желании в стиле Теннесси Уильямса. «Трамвай желание» одна из любимых моих пьес, помню потрясающую постановку с Джиллиан Андерсон по этой пьесе. Таких пьес мало. Даже, допустим, «Жанна» Ярославы Пулинович недостаточно для меня эротична. Я с удовольствием придумала бы пьесу, не порно, без описаний секса, именно о природе желания, может быть табуированного. Мне интересна эта тема, но я про неё никогда не писала и боюсь ее, конечно, но очень хочу в нее погрузиться.
  
  
• Запретные и неинтересные темы — это прямо противоположные понятия. Неинтересна для меня политика. В принципе слежу за ней, но она часто пугающая и развивается не по моим представлениям о справедливости. Я не могу в ней ничего изменить. Это понимание мешает моей внутренней цельности. Никогда не стала бы писать текст про войну или революцию.
  
  
• Не люблю политические пьесы, Royal Court сейчас пошли на это: заказывали пьесы про Украину, Сирию. Я считаю, что это на злобу дня и слишком спекулятивно. Я за непривязанность к реалиям. А таких в Англии очень мало, они любят публицистические пьесы state-of-the-nation о состоянии современного общества.
  
  
• Я сначала больше ищу, о чем хочу написать, а потом выбираю форму. Материал, по которому я пишу роман — это автобиографическая история, которая длилась три года, и мне захотелось написать большое, подробное, честное произведение о любви как о шизофрении, анализ всех болезненных состояний, до которых доводит любовь. Я пишу пьесы, рассказы и большую прозу. Все темы, которые возникают в голове, сразу распределяешь. Ситуаций выбора практически не происходит, вернее он происходит так же спонтанно, как возникает идея. Не было дисбаланса, дисгармонии, когда я не знала, что из идеи сделать.
  
  
• У меня обычно в текстах много личного, исповедального, в романе сейчас не знаю, как это убирать, он почти как дневник моей жизни, и это я бы хотела снизить, создать более общие художественные образы и ситуации. Пьеса «Tate Modern», одна из поставленных на сцене, была про миграцию, и это личное, потому что это мои страхи и переживания, поиск дома и своего места, но это полностью выдуманная история. В «Утечке» есть личные страхи – допустим, сильный боязнь грязи. Сейчас маски стали везде валяться. Боюсь очень нагромождений мусора. Пруст и Вирджиния Вульф – мои любимые авторы, но зацикленность на своей личности надо из себя вынимать, не такая уж моя жизнь интересная и насыщенная событиями мирового масштаба, если подумать.

Про режиссёров

• Да, мне повезло с режиссёром Александром Вартановым, мне кажется, моя читка самая крутая была (улыбается). Спасибо ему!
  
  
• Конечно хочется, чтобы пьесы были поставлены, я автор, еще не накормленный постановками. А я так люблю театр, много лет в нём просидела как театровед, и готова сидеть каждый вечер дальше.
  
  
• Режиссёр мечты… Я думаю об авангардных наших режиссёрах, вот тут был Дмитрий Волкострелов. Я думала о нём, потому что у него были постановки такого же стиля, как «Утечка», метафизические, отстраненные, фантазийные. Может быть Константин Богомолов, потому что он мог бы сделать из этого полный абсурд и юмор, нагрузить текст видео и стебом над современностью. А из зарубежных я бы хотела, наверное, поработать с Кэти Митчелл, я её даже лично знаю, два раза брала у неё интервью. Она бы куда-нибудь увела текст на феминизм, хотя в пьесе нет его вообще (смеётся). У неё были интересные, абстрактные работы, по «Волнам» Вирджинии Вульф была коллажная постановка, и она же ставила пьесу Алис Берч, современного автора, с которым она много работает – там на сцене три эпизода параллельно развивались, и зритель должен был сам выбирать, за чем следить. Для неё может даже слишком легкой показалась бы моя пьеса.
  
  
• У меня было три постановки по моим текстам. Об одной – «Неудачной репетиции» – меня вообще не предупредили, премьера прошла без меня, я только через год о ней узнала. Очень сильно обижалась, потому что это была вообще первая постановка, 2009 год. Поставила московская школа-гимназия, даже выпустили газету об этом спектакле. Олег Дмитриев, к сожалению, он недавно скоропостижно скончался, ученик Льва Додина, поставил мою пьесу «Tate Modern» на малой сцене МДТ, в ней играл потрясающий Сергей Власов, там роль была для него идеальная просто. Постановка была хорошая, яркая, использующая мою метафору калейдоскопа в сценическом оформлении. Но текст был сильно изменен, добавлены некоторые сюжетные связки и даже кусочки текста. Третью пьесу – «Мертвый город» – поставила болгарский режиссёр Василка Иорданова, она перевела пьесу на болгарский и пригласила меня в Болгарию посмотреть постановку, я очень благодарна ей за эту поездку. Эта читка для меня первая, и я довольна внимательным отношением к моему тексту. Я никогда не была на репетициях своих пьес. Очень бы хотела вмешиваться в репетиционный процесс, но я человек стеснительный, так что, скорее всего, если бы и попала на репетицию, просто бы сидела и радовалась. А так в Англии считается нормальным, когда драматург присутствует и работает вместе со всеми над результатом. Если режиссёр не дает посетить читку или репетицию, это воспринимается как странный поворот событий.

Записала Алиса Литвинова