Про читку пьесы Серафимы Орловой «заречные (материалы)»
Нет сомнений, что, родись Дэвид Линч в России, тело Лоры Палмер непременно нашли бы в Самаре, а, если бы культовая игра нулевых «Syberia» была текстом, то оказалась бы похожей на мистическую пьесу Серафимы Орловой «заречные (материалы)» о восставших мертвецах и(или) группировке художников. Пьеса-квест втягивает сознание в увлекательное расследование, провокациям и манипуляциям которого легко поддаётся воображение.
В режиссуре Сергея Окунева «заречные (материалы)» избежали участи оказаться похожими на «X-Files» в неудачной озвучке девяностых — с то и дело срывающимися голосами актёров и загадочными предкульминационными паузами. Темп читки был выбран ювелирно-точно: так, что все подробности прозвучали, были услышаны и даже восприняты залом. При этом бережно проработанная автором детализация не оказалось мучительной и излишней благодаря комичным, чрезвычайно органично встроенным в речь персонажей, остротам.
В процессе читки то и дело по залу раздавался странный стук, который поначалу зрители принимали за подготовленный режиссёром спецэффект. Скоро стало понятно, что эта случайность, не зависящая от Площадки 8/3, непременно должна была сопровождать именно этот текст и никакой другой.
Плотные, насыщенные деталями документальные свидетельства о каком-то странном происшествии в Самаре следуют одно за другим. Речь героев, их интонации, настроение при рассказе и мнение о том, что же произошло, как будто случайно собираются в странный 3D-пазл. Получившуюся игрушку можно вертеть и так, и сяк, но в итоге понимание, что за штука получилась, вольно не прийти вовсе, несмотря на финальный пассаж в виде всё разъясняющей листовки. Призывный документ-фикшн свидетельствует о невозможном: восстании мёртвых для учинения революции в несправедливом и беспомощном мире живых. История разрастается и наполняется то настоящими фактами о Самаре, то ловко вмонтированными в реальность выдумками, отчего в сюжете появляется необходимый для жанра мокьюментари объём.
Верить ли паблику «Таинственная Самара», массовому восстанию мертвецов и возможности революционных изменений в стране живых, которые не готовы быть живыми, или объяснить мистические происшествия пьесы фейком — деятельностью группировки художников? автор предоставила выбрать зрителю, оставив намёки на возможность любой реальности.
Что же произошло в Самаре? И произошло ли? Удалось ли автору, режиссёру и актёрам удержать внимание зрителей, чтобы хитросплетения фактов и псевдо-фактов сложились в то ли мистическую, то ли криминальную, то ли полностью покрытую тотальным артом историю, разбирались на обсуждении, на котором драматург присутствовала из Омска через онлайн-трансляцию.
Нина Беленицкая, арт-директор «Любимовки», драматург: «Я хочу задать залу вопросы. Если говорить не о сюжете пьесы, а о фабуле, то что случилось? Почему автор не пошла за хронологическим порядком событий, а придумала сюжет вокруг фабулы? Зачем так много героев, что это даёт? Нужна ли листовка в конце, как вы к ней относитесь?»
Дмитрий, начинающий драматург: «Листовка, конечно, нужна. Она всё и объяснила. Пьеса напомнила текст Даниила Гурского «deinosдина», где тоже мёртвые восстали, чтобы помочь живым свергнуть власть».
Нина Беленицкая: «А вы можете коротко пересказать вашу версию, что случилось?»
Именно в этот момент обсуждения голос Нины на несколько секунд стал множиться микрофоном и разноситься эхом по залу: «Можете-можете-можете-можете-можете...» Зал ответил восторженным смехом. «Это мёртвые с нами», — продолжила вести обсуждения отважная Нина.
Дмитрий, начинающий драматург: «Фабула в том, что весь город наблюдал картину, когда мёртвые собирали группу людей. Пока я осмыслил именно так. В конце они довольно активно отстаивали свою позицию».
Нина Беленицкая: «Это фабула или сюжет? Что случилось первоначально? Что послужило поводом для этого сложного рассказа?».
Мария Сизова, отборщик «Любимовки»: «Я очень люблю Самару, сама там родилась и каталась в двадцатом трамвае. Мне нравится вся эта историческая каша, которая в Самаре происходит, про то, как туда долго-долго шла революция, потому что это удалённый край. Сначала белые расстреливали красных в музее, который ныне называется музеем Модерна. Потом красные расстреливали белых. Как я понимаю, практики и около-практики искусства и театра хотят эту историю преобразовать в текст. Честно говоря, я потерялась где-то на повороте с Галактионовской к музею Модерна в двадцатом трамвае. Мне кажется, зрители терялись в этом гуле голосов, всевозможных наименований и отсылок, которые были неясны для тех, кто контекстуально не включён. Получается такой эффект кружения, когда ты в конце-концов начинаешь уставать».
Екатерины Августеняк, драматург: «Мне нравится структура пьесы этой путанностью. Я читала текст глазами, и мне казалось наоборот, что как-то слишком понятно. Я была готова к ещё большей запутанности. Это движение, когда мы с каждым новым персонажем начинаем откапывать новый какой-то слой. Потоком идёт новостная информационная среда, в которой отдельные фрагменты складываются в личную, немного странную, романтическую историю художника, который влюблён в женщину, чей муж — один из восставших мертвецов. Мне нравится, что сочетается жуткое с ироничным. С одной стороны, это современный поиск фантастики, тёмных исследований, но в то же время лёгкость подачи впускает нас».
Юрий Печенежский, режиссёр: «Для меня эта пьеса очень предсказуема. Я всё время думал: “Неужели будет листовка?”. И вот она случилась. Я больше ждал последний монолог, где мысли этой компании как-то проскальзывают через отношение человека к этим мыслям. Это мне было бы гораздо ценнее. А листовка… “Вот тебе мысль!” Я такой: “Спасибо”. Мне больше нравятся тексты, которые через какое-то отношение заставляют меня задуматься, а не сразу что-то понять».
Анна Банасюкевич, театровед, отборщик «Любимовки»: «Я — фанат пьесы. Я несколько раз читала глазами, мне было проще. Читка была прекрасная, всё было понятно и слышно, несмотря на мощный темп. Деликатная по отношению к этому тексту актёрская интонация была невероятно уместна. Я для себя уже всё распутала, потому что хорошо знаю текст. У него есть классный эффект. Он выстроен как псевдо-документальное журналистское расследование и вызывает такой же эффект у читателя или зрителя. Я была в Самаре один раз и, конечно, не так хорошо знаю географию города, но мне сразу захотелось и на карту посмотреть, и какие-то конкретные места и фамилии отследить, проверить новостную повестку. Историю про женщину, которая вынесла гроб к местной администрации, я помню из новостей. У меня всё сложилось и моё восхищение вызвало то, что такой факт из новостей стал поводом к огромной мистической истории. При этом ощущение подлинности и строгой документальности сохраняется. Я понимаю аргумент, что листовка всё объясняет. А с другой стороны, мне в этом тексте очень нравится обаятельное сочетание вымышленного зомби-мира и социального, политического пафоса идеи о том, что на революцию способны только мёртвые в мире безвольных живых, где всё очень плохо и несправедливо. Эта идея и романтическая, и вполне осознанная безнадёжная. Такое сочетание несочетаемых вещей и обилие пластов — и жанровых, и идейных — круто. Отдельно хотела бы сделать комплимент языку. Каждый из этих персонажей узнаваем при этом абсолютно индивидуализирован и не превращён в карикатуру. Язык пьесы блестящий».
Сергей Окунев, режиссёр читки: «В пьесе в двенадцати монологах персонажи ничего не рассказывают про мёртвых. Самое главное, что этих персонажей можно играть. Актёров трудно было остановить. Хочется же играть персонажа, а не историю эту. Думаю, самое важное, что они узнаваемы».
Серафима Орлова, автор пьесы: «Люди читают эту пьесу по-разному из-за позиции, то есть листовка трактуется примерно противоположным образов в зависимости от того, как человек видит этот мир. Она может быть плоским прозрачным текстом, передающим мысль, о которой все догадывались на протяжении всей пьесы. А может быть демонстрацией для человека, результатом работы его великолепного критического мышления. То есть для человека, который не верит фейкам, не верит в бездоказательные посты, пытается всё подвергнуть критике и ищет двойное дно. Собственно, это позиция живых, которую в пьесе неплохо транслирует экскурсовод. Замысел финала был в том, чтобы кинуть этот крючок “Я так и знал, что так и будет” любому человеку. И чтобы они спорили до хрипоты, что автор имел в виду. Автор имел в виду то, что вы эту пьесу собираете в голове у себя. Есть ещё третья трактовка: что всё фейк, что есть группировка художников и это их протяжённый во времени арт. Мокьюментари в мокьюментари».
Евгения Ноздрачёва
Фото: Юрий Коротецкий и Наталия Времячкина