Интервью с режиссёром Дмитрием Лимбосом

 

Недавний выпускник мастерской Кудряшова Дмитрий Лимбос дебютировал на «Любимовке» c читкой пьесы драматурга, стоящего у истоков фестиваля. Монодрама Александра Железцова «На ладони» в режиссёрской интерпретации была разложена на два голоса: Илья Никулин произносил реплики пожилого сотрудника полиции, чьи рабочие будни складываются из множества телефонных разговоров, а Наталья Сапожникова озвучивала ремарки, сопровождающие эти беседы.

О том, чем руководствовался режиссёр при кастинге, сложно ли работать с текстом живого автора и почему современная драматургия интереснее Островского, мы поговорили с Дмитрием в перерыве между читками.

 

 

Ты впервые на «Любимовке»?

 

Как участник – да. Раньше иногда приходил слушать читки.

 

Почему в этом году решил принять участие как режиссёр?

 

Раньше у меня не было потребности в современной драматургии. Мы на режиссёрском факультете ГИТИСа работали с классикой, актуализировали её, вскрывали вечные темы. Современной пьесой наш курс не занимался. В нас никто не культивировал интереса к ней. Только к концу обучения у меня и моих однокурсников появилось желание работать с современными текстами. До этого я заставлял себя заходить на сайт «Любимовки», рандомно скачивал и читал пьесы, но мне с ними не везло, всё не нравилось. Только года два назад стали находиться тексты, сумевшие меня заинтересовать: актуальные, классно написанные, которые хочется поставить. В какой-то момент мне в руки попалась пьеса Дмитрия Данилова «Человек из Подольска» – я её запоем прочитал. После этого стал просить знакомых советовать мне классные современные пьесы.

 

Ты сказал, что сначала заставлял себя читать современную драматургию. Почему? Ты чувствовал, что в классике недостаточно тем и сюжетов?

 

Я чувствовал, что классика исчерпывается. Ты берёшь какую-нибудь крутую, «вечную» пьесу. Например, «Бесприданницу» Островского. Читаешь – и она тебя трогает. Но до тебя её уже сто раз поставили и сейчас наверняка кто-то ставит, а ты должен эту «Бесприданницу» раскрыть так, как ещё никто не раскрывал. Получается вечная погоня за оригинальностью. Когда придумывание необычных решений становится не способом, а самоцелью, интерес падает.

 

На твой взгляд, современная драматургия в достаточной мере отражает актуальные проблемы? Или есть волнующие тебя вопросы, для подступа к которым ты не можешь найти тексты?

 

Предложение драматургов сегодня опережает спрос театров. Современные авторы берут мега-классные темы, реально актуальные и больные. Люди обычно стараются их обходить в разговорах и новостях, но эти проблемы существуют: гендера, сексуальности, национальной идентичности, столкновения с законом и властью. А в пьесах – где-то хуже, где-то лучше – об этом говорят. Мне как режиссёру это интересно. Но я боюсь, что в государственных театрах такие пьесы никто не будет брать. Например, Филипп Гуревич сделал читку замечательной пьесы про двух геев, девочку и инопланетян («Отец ЧБ» Елены Нестериной – прим. ред.) – там такой трэш, это настолько классно! Но я не представляю, в каком государственном театре возьмутся это ставить – да ни в каком! Разве что где-то в андеграунде.

 

На обсуждении поставленной тобой читки ты упомянул, что взял пьесу, бегло прочитав её, и выбранный автором ракурс оказался для тебя неожиданным.

 

Пьеса, правда, меня удивила, но это было приятное удивление. Я выбрал её по первому импульсу: задела тема, особенно актуальная для этого лета в Москве. Я тогда уехал из столицы, и мы вместе с друзьями и знакомыми наблюдали за происходящим в интернете, испытывали ужас и недоумение. Какого чёрта? Почему людей бьют? Зачем их крутят с такой жестокостью? Когда я наткнулся на пьесу «На ладони», подумал, вот же та самая тема, класс! А оказалась, она про другое… Наверное, эта пьеса так и должна работать: обманывать по первому впечатлению и читателя, и потенциального зрителя.

 

Как ты адаптировался к авторскому решению?

 

Было неожиданно, что сам Александр не был настроен на разговор о политике. Он свою душу вложил в эту пьесу, а главного героя, этого зверя, наделил личными воспоминаниями и самыми человеческими чертами, близкими собственной душе. Когда я об этом узнал, для меня пьеса совсем по-новому раскрылась. Не каждый день увидишь, как автор дарит отрицательному персонажу самое тёплое, что есть в нём самом.

 

Насколько я понимаю, это был твой первый опыт общения с живым автором. Каково было взаимодействовать не только с текстом, но ещё и с человеком, который его написал?

 

Это было интересно. Особенно потому, что раньше я не знал этого автора и, когда прочитал пьесу, думал, что он мой ровесник. Потом погуглил, а он такой олдовый, ещё с основания «Любимовки»! Когда договорились встретиться: я, он и исполнитель роли мента – мы боялись, что он начнёт нас жизни учить. Совсем нет! Мы посидели в парке, поговорили, задали уточняющие вопросы по тексту. Оказалось, что в понимании темы и того, как пьеса должна звучать, у нас с ним не возникло разногласий. Это было удивительно и очень приятно.

 

Илья Никулин, читавший реплики героя монопьесы, сильно моложе персонажа, от лица которого говорит. Почему тобой было принято решение пригласить в читку именно этого актёра?

 

У меня на это два ответа: практический и концептуальный. Первый – мы с Ильёй много работали вместе, он меня понимает, и мы друг другу доверяем. В условиях, когда у нас мало времени и непростой текст, я знал, что он меня правильно услышит и на читке всё сделает круто. Другой ответ связан с тем, что для меня эта пьеса – высказывание, моральный манифест. И мы с Ильёй, молодые люди, которым нет тридцати, этим текстом на «Любимовке» хотели высказаться о том, что нас волнует проблема, поднятая в пьесе.

 

Ты не опасался того, что у зрителей возникнет диссонанс при виде молодого актёра, присваивающего себе размышления зрелого человека?

 

Нет, а почему бы? Эта история мне кажется идеальной для классного короткого метра. И если бы речь шла о фильме, тогда, конечно, нужен был бы артист, подходящий по фактуре. Но в формате читке нам было интереснее раскрытие темы. Если бы я отдал реплики человеку пожилого возраста, не создалось бы такой дистанции между актёром и персонажем.

 

Для тебя была важна эта дистанция?

 

Да, нужно было, чтобы артист не присваивал этот текст себе. Чтобы он не вживался в роль, несмотря на болевые точки, которые там есть. Текст сам по себе так написан, что хочется его обыграть, может, даже что-то наиграть. И когда появляется дистанция, как минимум возрастная, она мешает этому. Поэтому для формата читки она казалась идеальным решением.

 

Ты разделил монопьесу на два голоса: мужской произносит текст, женский зачитывает ремарки. Визуально присутствие двух актёров на сцене создает ощущение диалога. Почему ты пришёл к такому решению?

 

Мне не хватало женского присутствия в читке. Там нужен был женский голос, который витал бы в воздухе. Чтобы в какой-то момент мы могли представить себе Лейлу, о которой говорит персонаж. Поэтому в ремарках такими маленькими вкраплениями воссоздаётся женское присутствие.

 

Ты остался доволен тем, как прошла читка?

 

Я увидел ажиотаж и понял, что все ожидали услышать бомбу: «ага, сейчас про политику начнут, сейчас Путина перевернут вверх дном, и все наверху устыдятся». Многие зрители пришли с таким настроем, а когда увидели в читке почти чеховскую ситуацию, то были в небольшом недоумении. Возможно, это мы пьесу слишком бытово решили, не знаю.

 

Ты смог поработать с текстом состоявшегося современного автора. Какой ещё опыт тебе дало участие в фестивале?

 

Многие читки, которые смог посмотреть, меня сильно удивили. Были пьесы, которые я бегло прочитал на этапе отбора, и они мне не понравились, а потом в читке режиссёр и артисты смогли найти очень точные решения даже чисто вербального характера. Когда торопишься, пропускаешь такие вещи. Вот, например, у Бетехтина была очень интересная читка (режиссёр Никита Бетехтин работал с пьесой Ирины Васьковской «Рэйп ми» – прим. ред.), хотя пьеса казалась обыкновенной циничной драмой. А когда видишь, как она разложена на актёров, думаешь, что именно это нужно сейчас в театре вместо Островского ставить – что-то про нас.

 

Ты недавний выпускник режиссёрского факультета, поэтому мой последний вопрос неизбежен: какие у тебя планы на будущее?

 

Как у режиссёра?

 

Можешь и о жизни рассказать, но режиссёрский путь тоже интересен.

 

Я хочу стать кочевником. Мне не интересно сидеть в Москве и делать спектакли. Я хочу колесить по России, посещать города, узнавать новые театры, знакомиться с людьми. Параллельно делать постановки, где только могу. В Уссурийске, Владивостоке… Хочется заниматься искусством и вместе с тем изучать свою страну, потом уже выходить и за её пределы. У меня мечта в ближайшие лет десять-пятнадцать не сидеть на одном месте и всё время быть в пути.

 

Анна Юсина

Фото: Юрий Коротецкий и Наталия Времячкина