О читке пьесы «Хлебзавод»

«Неожиданный образ новоиспеченного, совсем юного поколения человеков, но уже сотканного из тысячи привитых через предыдущие времена бликов страха, несвободы, нелюбви, безверия – отзывается в нашем сознании и ищет нового выражения, нового опыта взаимодействия с театральным текстом…»

                                               Виктор Рыжаков, один из режиссёров читки

На предпоследнюю читку «Любимовки-2018» пришло столько людей, что не попавшие в зал заняли все проходы, а не попавшие в проходы – сосредоточились на крыльце у черного выхода, где до них долетали лишь обрывки стихов. Стихов? Стихов. «Хлебзавод» Алексея Алейникова стал четвертой стихотворной пьесой фестиваля.  Соответствующе к читке отнеслись актеры: стихи самой своей формой так и просятся к запоминанию и, когда их читают наизусть, звучат совсем по-другому.

Пьеса состоит из 9 частей, 8 из которых – это диалоги и монологи подростков, а последняя, объединяющая всех персонажей, описывает школьную экскурсию на хлебзавод, которая оборачивается катастрофой.

Первое слово в обсуждении взял арт-директор фестиваля «Любимовка» Михаил Дурненков, фактически загадавший зрителям загадку: «При втором прочтении пьесы я понял её внутреннюю структуру, какой трюк предлагает автор… Не буду его сразу рассказывать, мне кажется, вы сами должны его из читки понять. Возможно. Или невозможно».

Режиссер читки Светлана Иванова-Сергеева поделилась своими впечатлениями от работы над пьесой: «Я включилась в репетиционный процесс, когда текст еще не был «размят» и не звучал, и я сначала не могла как-то в него «воткнуться». Мы репетировали, и вот позавчера текст так зазвучал, что у меня вопросы все отпали. По реакции зала я сегодня увидела и услышала, что он работает и звучит. Как Миша сказал, текст внятный, он включает зрителей, попадает в них. Это эмоциональный текст».

Драматург Полина Бородина отметила, что «Любимовка-2018» изменила её отношение к пьесам в стихах: «Вроде бы ещё позавчера мне казалось, что это как-то странно, даже зашкварно – писать пьесы в стихах. А после этой «Любимовки» я думаю, что это было в таком далёком прошлом! Невероятная радость от формы, от особенного ощущения, который этот текст создаёт, – такого «трипового» ощущения, какого-то трипа, в который меня тащат, который пересекается с монологами детей, и это то bad trip, то good trip. Единственное, чего мне не хватило: как только я вошла в эту «толчею», в это уплотнение текста, и я уже совсем забыла, что вокруг меня существуют какие-то люди, он вдруг закончился».

Многие говорили о «подростковости» «Хлебзавода», точно воспроизведенном мире и языке тинейджера, но если кому-то в читке (а не в самом тексте) не хватило жесткости, свойственной подростковому миру, то кто-то, напротив, поверил актерам.

Рассуждая о языке пьесы, отборщик фестиваля Нияз Игламов определил, что из двух, характерных для подростковой и детской литературы языков, дидактического и абсурдного, в «Хлебзаводе» мы, безусловно, сталкиваемся со вторым. В этом смысле Алейникова можно считать наследником Олейникова и Хармса, Чуковского и, например, Успенского – с его абсурдным Чебурашкой. Также Игламов ответил на вопрос: «Почему это не поэма, а пьеса?». По мнению отборщика, в «Хлебзаводе» мы обнаруживаем «другие принципы сюжетостроения, другие принципы диалогостроения и драматический конфликт».

Услышав слова Нияза Игламова о сюжетостроении, Михаил Дурненков вновь призвал зрителей не забывать о загадке: пьеса неспроста называется «Хлебзавод», и её сюжет (да, он в ней есть!) напрямую связан с этим названием.

Юрий Шехватов, куратор проекта «Любимовка. Ещё» отметил мастерство, с которым была написана финальная сцена: «Это самая мощная сцена, яркий пример саспенса в театре. Я думаю, что прочитай я этот текст один, дома, без этого света и актеров, он бы меня так же ужаснул и глубоко вовлек в себя, именно благодаря ритму и тому, как он написан».

Лариса, зритель, «относящая себя скорее к миру подростков, чем взрослых», поблагодарила автора за изящество, честность и точность, а также заметила, что читка, на её взгляд, не должна быть жестче, потому что то, что она увидела, вполне соответствует её опыту. Не ограничившись этими замечаниями, Лариса легко разгадала загадку Михаила Дурненкова (точнее – самой пьесы): «Всю первую, монологическую часть я сидела и думала: почему “Хлебзавод”, – ничего ведь не предвещало. А потом прозвучала фамилия Мякинина, а потом Зернов, Дрожженко, и я подумала: “Господи, как это прекрасно! Как это тонко!” И до похода на хлебзавод [в финальной сцене] я воспринимала это как срез мира подростков, то есть хлебзавод как мир подростков, в принципе, а все эти монологи – его срез. Но поход на хлебзавод всё завершил и то, что их смешали, это смешение, на мой взгляд, это метафора того, что когда подростки становятся взрослыми, их взгляды смешиваются, меняются и становятся более общими, не серой массой, да, но “новоиспеченным поколением”, в котором они теряют свою индивидуальность».

После столь исчерпывающего комментария обсуждение начало клониться в сторону подведения итогов всей «Любимовки-2018», достаточной компетенцией для которого обладали, конечно, в первую очередь отборщики.

Так, Нина Беленицкая отметила, что важной чертой этого года стало большое количество формальных пьес, пьес с формальными ходами: «В основную программу вошло много блистательных пьес с круто, сильно придуманными ходами, мастерски выстроенными авторами. И у меня возникает удивительная параллель в эпохах с 20-ми годами, как будто мы сейчас вновь, пройдя какие-то этапы, неожиданно пришли к этому новому витку формализма. С одной стороны, мы все помним, чем это закончилось. Съездом писателей, утверждением соцреалистического канона и так далее. С другой, удивительно, как рифмуются эти вещи, как это происходит в «Театре.doc», который начинал с документальности и натурализма, и как пришли сейчас эти мощные формальные пьесы, и как они органичны здесь, и как они интересны, и как в них сосуществует одно с другим: эти реальные, правдоподобные детали из мира подростков (тебе кажется, что этот текст написал гениальный ребёнок), и эта формальная структура».

Арт-директору фестиваля Евгению Казачкову, утверждавшему, что та «мясорубка, в которой оказываются дети в финале, не вызывает страха», возразили

несколько голосов, нашедших в «Хлебзаводе» «заигрывания с жанром хоррора» (до этого уже прозвучало слово «саспенс») и страшилки; метафору войны, для которой этих детей растят.

Драматург Михаил Чевега похвалил режиссера и актеров читки, благодаря которым стих по-настоящему прозвучал, проявив свою скрытую энергию: он должен читаться наизусть, глаза в глаза, и именно так была поставлена читка. Финал пьесы же показался Чевеге по-хорошему амбивалентным, открытым к разной интерпретации: и как крушение мира, и как своеобразный хэппи-энд, в котором из детей выпекается сдоба, каравай, что совсем не обязательно означает потерю личности и индивидуальности.

Актер читки Александр Золотовицкий сказал, что работа над пьесой была для него «чистым кайфом», в котором из соединения таких точных, мелких, бытовых подробностей, как дота, вдруг взлетаешь куда-то вверх, как у Шагала; и что он «тоже не знает, плохо это или хорошо, что детей превратили в хлеб». По его словам, «Хлебзавод» может быть воспринят как музыка, как концептуально выстроенный музыкальный альбом, а «музыкальный альбом, если это, конечно, не рэп, не может и не должен никому ничего объяснять».

Драматург Александр Железцов, как и Нина Беленицкая, высказался о «Любимовке-2018» в целом: «Могу это сказать уже как старый ворон, много раз за все годы «Любимовки» возникали одиночные попытки поэтической драмы, но никогда не было понятно, зачем вообще это надо. Но сейчас, в этом году, вдруг понимаешь, зачем: традиционная форма повествования, которая худо-бедно держится на герое, которому чего-то надо, чего-то он добивается, в итоге, это получает или не получает, она, во-первых, уже окончательно ушла в сериалы, а во-вторых, просто не работает. Работают – вдруг и очень интересным образом – такие вещи, похожие на Мандельштама с его «Четвертой прозой», истории поколений, больших масс. Для меня «Хлебзавод» рифмуется с пьесой «28 дней», там ведь тоже можно вычленить характеры, но это обрядовое, массовое начало довлеет над ними. То есть на новом уровне вернулась трагедия рока: есть физиологический рок («28 дней»), есть социальный рок, когда вдруг объявляют экскурсию на хлебзавод или войну в Сирии. И то, и другое просто объявляют. От действий персонажей это не зависит. Для отражения вот этой странной, современной роковой жизни поэтическая драма годится как нельзя лучше».

Театральный критик Светлана Новикова также нашла в сегодняшнем времени рифму к концу 20-х – началу 30-х годов, в частности, творчеству ОБЭРИУтов: «Потребность в такого рода фантазии, такого рода поэзии была связана с общественными явлениями и, возможно, что сейчас происходит то же».

На что Александр заметил: «Что-то меняется».

Традиционно последнее (не обязательно решающее) слово обсуждения предоставляется автору. Алексей Алейников, работающий в школе учителем литературы, похвалил всех выступавших: «Если бы мои дети так же разбирали тексты, я был бы счастлив. Я с трудом подавлял учительский рефлекс, чтобы не поставить вам пятерку».

Не желая как автор предписывать тексту правильное толкование, Алексей не стал распространяться о своей задумке (которую вполне выразила пьеса), но добавил информации к размышлению: «В русской культуре вообще семантика родов и семантика выпекания хлеба связаны, и была такая традиция выпекания младенцев, когда больных детей действительно заворачивали в тесто и отправляли в печь, чтобы избавить их от болезней. Потому печь в нашей культуре безусловно ассоциируется с материнским лоном. Но я не зашивал туда [в пьесу] конкретно этот пласт».

Наконец, автор рассказал и о истории создания пьесы: «6-й класс два года назад отправился на экскурсию. Я им говорю: “Ребята, в рамках развития речи неплохо бы вам написать репортаж”, естественно, ни один из моих замечательных учеников ничего не сделал, они сказали, что у них забрали на входе всё, вплоть до подштанников, а сами они ничего не могли запомнить, потому что были под впечатлением. Понятно, они, паразиты, соврали, но это была стартовая точка, от которой я начал думать, а что из этого вышло, вы все видели».

Егор Зайцев