О читке пьесы «Крыша»

Читка началась с признания режиссёра Руслана Маликова: «Не удержался – трактанул».

На высоких стульях сидят шесть актёров, пятеро из них повёрнуты спиной к залу. Название первой сцены – «Наташа и поваренная книга» – разворачивает одну из девушек. Она отдаёт листок с надписью «поваренная книга» случайному зрителю и, сев на место, бойко рассказывает свою историю. Следующий монолог читает ещё одна Наташа – Натали. Она отдаёт зрителям «телефон», по которому будто бы разговаривает. По ремарке он предательски «звонит» в середине её монолога, вызвав смех у зала, и как бы сбивая спесь с героини – ни по какому телефону она не разговаривала. К кому же обращалась? Да и первая Наташа кому всё рассказывала?

Такие вопросы будут накапливаться всю читку. Фабула сложно угадывается, хотя монологов, как и героев, всего пять. Следующим говорить с залом будет Андрей, который связан любовными отношениями с обеими Наташами (теперь мы понимаем, что это точно разные люди) и ещё одной девушкой – Таней, чей монолог будет позже. В нём раскрывается мотив мести за сестру, которая когда-то погибла из-за безответной любви к Андрею. Последним пазлом в этой драме стала первая часть монолога юноши Ильи, убившего своего отца – отчима Наташи (с поваренной книгой) и бывшего любовника Натали.

Пьеса напоминает детектив, который сложно раскрутить. На обсуждении станет понятно, что некоторым это и вовсе было утомительно и неинтересно.

Шестой актёр – тот, который с самого начала сидел к залу лицом – заберёт себе часть заключительного монолога. Финальная ремарка даст понять, что он – Кот, который сидел на крыше. Этот Кот, который вдруг обрёл слова, по замыслу драматурга ему не принадлежащие, и стал результатом трактовки и, возможно, причиной недоумения зала. Именно к нему (подсказка драматурга) обращались все герои пьесы, рассказывая свои истории, которые в итоге связывались в одну драму.

Но, кажется, фабула – не самое важное в этой пьесе. Все персонажи будто чётко знают, как управлять окружающими – всё под контролем. Они уверенно рассказывают о приёмах воздействия, но обязательно спотыкаются о кого-то, кто ломает систему. Структура пьесы будто предполагает угадывание фабулы, но её сложность не позволяет этого сделать, и мы тоже спотыкаемся о недостаток какой-то мелочи понимания. Что-нибудь надо додумать или допустить. С этим же ощущением существуют и персонажи пьесы: раздражение из-за недостижимого счастья. Каждый из них выстроил свой кривой идеальный мир, который почему-то не работает из-за сбоя. И этот сбой непонятен. Может, в этой пьесе важнее фабулы – ощущение «непонятности»?

Но обсуждение началось с опроса, кто понял сюжет, кто – нет, а продолжилось в формате расследования.

Виктория, драматург: «Для меня в этом тексте было огромное количество иронии. Иногда эта ирония становилась даже сомнением из-за прочтения, потому что ставила вопрос: а это искренне говорится или нет? Возникало ощущение: или это наивно написанный текст, или это всё-таки авторская ирония».

Вадим Кирсанов, драматург: «Мне очень понравилось, как это написано с точки зрения концепта. Все эти люди очень полны собой. Ключом стал персонаж Андрей, который весь такой смешной, «я развлекаю людей», но у него нет харизмы. Этот человек о себе что-то думает, но он не такой. Второй монолог был очень интересен. Ты вешаешь лейбл на персонажа, а она становится немножко другой, когда оказывается, что она не говорит по телефону. В других персонажах этого не было, и от этого было немножко скучно».

Полина Бородина, драматург: «Ты специально не оправдывал саму ситуацию монолога каждый раз?»

Дмитрий Соколов, автор пьесы: «Там они все говорят одному и тому же персонажу – Коту, который в конце встаёт и уходит».

Пётр Кобликов, литератор, постоянный зритель «Любимовки»: «Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что я понял всё, все хитросплетения отношенческие, какие тут есть. Папа Ильи – это отчим Наташи, а Андрей по очереди в отношениях – сначала с младшей сестрой, которая потом погибла, а затем – со старшей. По сути дела, это – трагедия, всё начинается с гибели грудничка, которого бросают волчьей стае. Мне тут дурно стало. И дальше несколько смертей. Сердце разрывает, если в это вдуматься и вчувствоваться».

Мария Огнева, драматург: «Я абсолютно не увидела иронии, я в прямую воспринимала персонажей, как реалистичных, а не как пародию на какой-то бразильский сериал. Конечно, если это воспринимать как реалистичную историю, то тут все женские персонажи женоненавистнические, мудроженственные. Монологи показались мне избыточными, они часто повторяли друг друга. Каждый монолог состоял из нескольких тем, которые не очень связывались, мне было сложно следить, потому что они внезапно перескакивали».

Герман Греков отборщик фестиваля «Любимовка», режиссёр, драматург: «Аналог классический – это Рюноскэ Акутагава «В чаще». Но у Рюноскэ Акутагава почему-то есть всё, есть жанр, потому что это – исповедь, идёт расследование. Каждый герой имеет дело с детективом и даёт показания, и интересно за этим следить, появляется детективная составляющая. Здесь, мне кажется, буксует восприятие в жанровости. Исповедь – кому? Коту? А зачем? Есть детективная составляющая, и не понятно, зачем герои это говорят. Если бы автор махнул на всё рукой и сделал бы это как показания, это было бы гораздо легче. Здесь причудливость – скорее минус. Хотя при каком-то режиссёрском раскладе это можно сделать иначе».

Нияз Игламов, отборщик фестиваля «Любимовка»: «Расскажите мне, каким образом отчим Наташи является отцом Ильи?»

Анна Банасюкевич, театровед, арт-директор фестиваля «Любимовка»: «Да, и мне тоже!»

Евгений Казачков, драматург, арт-директор фестиваля «Любимовка»: «От первого брака».

Нияз Игламов: «Этого не может быть! Восстановим хронологию. Это имеет отношение к структуре. Не должно быть никаких несостыковок. Там нет ни одного слова, что он ушёл к другой женщине и у неё появился ребёнок. Илья убил его, когда он жил с матерью Наташи – это так не работает. Ещё мне кажется, что каждый из этих монологов, кроме девушки в чебурашковой шапке, – это накопление сущностей. По поводу жанра, кажется, что это слово неупотребимо сегодня. За жанр в сегодняшнем театре отвечает режиссёр. Что на сцене сделает – то и будет жанром. В этой пьесе есть очень не характерный для современной драматургии метафорический план, начиная с ребёнка и завершая Котом, которому всё это говорят».

Алиса Литвинова, зритель: «Спасибо за читку, мне в режиссёрском решении, так как я люблю котов, понравился этот ход, и это великолепно. На мой взгляд, работа драматурга интересная. Единственный уточняющий вопрос: тётя Ильи – это не та же самая Татьяна?»

Дмитрий Соколов, автор пьесы: «Нет».

Алиса Литвинова: «Тогда всё сходится».

Евгений Казачков: «Две Тани, две Наташи».

Михаил Дурненков, драматург, арт-директор фестиваля «Любимовка»: «Кот один».

Из зала: «И крыша одна!»

Юлия Кармазина, психолог, постоянный зритель «Любимовки»: «У меня вопрос про крышу. От этого я хочу понять всё остальное. Все герои жили в Минске, там эта крыша, откуда все полетели, а потом все почему-то резко переехали в Москву, потому что всё остальное происходит в Москве. Это так?»

Дмитрий Соколов, автор пьесы: «Не совсем».

Юлия Кармазина: «У меня ощущение, что автор играет с основополагающими единствами времени и пространства. И он создаёт такоё «чёрное зеркало». Это не совсем про детектив, скорее про игру с нашим восприятием. Одна история накладывается на другую, мы уже не понимаем, где это происходит и когда, что уже и не важно, потому что всё происходит в белой комнате, в которой сидит Кот, а перед ним постоянно меняются люди, которые рассказывают ему эту историю. Поэтому мы не понимаем, где эта крыша, кто эти герои. Это постоянное перемещение меня заинтересовало».

Евгений Казачков: «Значительная часть художественного замысла автора и того, что происходит в процессе знакомства с пьесой, – это работа с восприятием. Я хотел бы задать вопрос: какую цель преследует эта игра с восприятием, какое она даёт нам качество понимания высказывания? Эта намеренно усложнённая конструкция сама по себе о чём-то нам говорит и имеет какое-то влияние? На нас имеет влияние не столько сюжет – кто кого в какой последовательности убил, а эта сложная конструкция, игры с нашим восприятием».

Михаил Дурненков: «Сегодня на лекции Наталья Скороход говорила о том, что кинематограф как бы забрал у театра такую вещь как смотрение за историей. То есть мы теперь в театр ходим за чем угодно, только не за тем, кто кого отравил. В современном театре: исследование темы или новый персонаж, отражение современности или биение нерва времени, высказывание про эпоху. Вот это всё в современном театре есть, а кто кого отравил, кто кому дядя – нет. Эта пьеса поглощает все мои мощности по разгадыванию Наташ, Тань, крыш. Решив как-то для себя эту фабульную историю, я стал смотреть на пьесу с точки зрения «зачем». Какую тему автор нам предлагает, о чём поговорить? У меня не складывается».

Маргарита Гриня, театровед, волонтёр фестиваля «Любимовка»: «Все остановились на месте действия, а я как-то ушла от конкретных крыш, от того, где всё это происходит. Я вдруг поняла: они «крышуют» друг друга. Они все так или иначе придавливают, «воспитывают» друг друга, при этом они сами себе выбирают «крышу». Это какое-то «насилие», на которое каждый из них соглашается. Получается галерея людей, которые сделали себя сами, они для меня были очень реальными, на улице таких много. Они возникли в результате «крышевания» друг друга. И в конце – Кот, чтобы выйти из этой галереи, потому что она бесконечная».

Руслан Маликов, режиссёр читки: «Я позволил себе с Котом… Я сразу извинился за это. Хотелось ребят-выпускников показать, еще кого-то вытащить, я дал Коту несколько слов прочитать. Какая-то тонкая система, мне кажется. Всё-таки читку не должен режиссёр делать о чём-то. Нужно делать разбор, нужно понять элементарный событийный ряд или, наоборот, расчистить и подать текст как он есть, потому что на каком-то этапе повторы я улавливал, мы могли с Димой созвониться – «может, уберем». Если бы я занимался постановкой, я звонил бы, и убирали бы. Вот про жанр говорили – где-то ушло. Мне кажется, просто ребята скорость уменьшили, и чуть подзанянули, вот и возникала какая-то не отстранённость, не ирония, а включённость, как будто они провалились туда. Но на таком этапе это же прекрасная возможность посмотреть, как текст плавает. Хорошо, что текст пожил в таком отношении… Я ни про что не ставил. Мне просто было интересно пожить с этими типажами и персонажами. И я историю не раскручивал. Моя версия: это всё-таки три смерти. Девочка и двое мужчин. Они все говорят с Котом и с предметами. Для меня также важно это моноложное построение, не диалог. Это человеческое одиночество: когда вот такие сокровенные вещи некому больше рассказать. Либо Коту, либо шапке. Практически самому себе. Для меня это было одиночество. И эта крыша не в одном месте. И этот Кот как-то всё пронизывает. Может, вообще всё это в разные времена происходило, и кто-то реинкарнировался в этого Кота».

Евгений Казачков: «Дима, мы задавали тебе вопросы. Ты можешь расставить точки над «I», а можешь этого не делать».

Дмитрий Соколов, автор пьесы: «Конечно, я не буду это делать».

Евгения Ноздрачёва