Интервью с Анастасией Кондриной

 

Юная Настя Кондрина дебютировала на «Любимовке» со своей второй пьесой «Как я стану Лидией Степановной». После читки мы поговорили о творческой среде в Кемерово, о проблеме тотального непонимания и о том, почему автору пьесы до сих пор стыдно перед родителями.

 

 

Делались ли раньше читки твоих пьес или сегодняшняя стала первой?

 

Настоящая и масштабная – первая. Но в своём городе я уже пять лет провожу разные мероприятия, среди них читки, в том числе, своих текстов.

 

Расскажи, какова сегодня ситуация с театром и драматургией в Кемерово?

У нас существовало много небольших театров, например, «Ложа». Он создан на базе вуза, но считается профессиональным. К сожалению, в такие театры ходит не много людей, и они вынуждены постоянно решать организационные вопросы с администраций. Поэтому маленькие театральные и арт-пространства чувствуют себя плохо, и часть из них сейчас закрылась.

Но развивается наш драмтеатр. Очень радует, что в нём идут и современные пьесы: недавно поставили «Летние осы кусают нас даже в ноябре» Ивана Вырыпаева и «Ганди молчал по субботам» Насти Букреевой. Эти спектакли интересны, там возникают классные режиссёрские находки. Тем не менее, остаётся проблема со зрителями, потому что на экспериментальные показы и читки современных пьес, которые проводятся, например, в проекте «Малая сцена», может прийти толпа, а могут всего три человека. Нет постоянной волны зрителей, которая поддерживала бы новые направления.

 

Проводятся ли какие-то обсуждения после экспериментальных показов?

 

Да, проводятся, но, в основном, там говорят «хорошо», «понравилось», «здорово», иногда высказывают впечатления. Редко можно наблюдать конструктивные обсуждения, какие я слышу на «Любимовке». К тому же, тусовка очень маленькая: людей, которые стабильно ходят на организованные нами мероприятия и читки, мы знаем в лицо, их состав не меняется, и их крайне мало, к сожалению.

 

Ты говоришь, что уже пять лет находишься внутри арт-пространства. В каком качестве?

 

На самом деле, в качестве всего сразу: организовываю процесс, ищу актёров, пишу тексты, иногда делаю музыку или видео-оформление к стихотворным представлениям, которые мы создаём с художниками. У нас есть литературная студия «Белый квадрат», она существует уже три года, там ребята пишут стихи и прозу, их приглашают выступать на городских мероприятиях. В последний раз они танцевали под наши стихи, а художники рисовали ассоциации на музыку – возникали жанровые смешения. Это мы организовывали сами, я ходила, стучалась во все дверки, спрашивала, «можно мы у вас проведём мероприятие?» Куда пускали, там и делали. Я учусь в институте культуры на кафедре фото- и видеотворчества и иногда что-то создаю на базе своего вуза. А буквально перед моим отъездом в Москву с нашей студией неожиданно связались местный театр Драмы и Дом Актёра, и сказали: «Приходите».

 

Что подвигло тебя начать писать пьесы?

 

С 14 лет я, как все маленькие девочки, писала стишочки про мироздание. У меня визуальное сознание, и в какой-то момент мне захотелось сделать перформативные представления на сцене с музыкой, пластикой и видео. Сначала я просто читала свои стихи, а потом потихоньку начала создавать более крупные тексты, мы стали включать их в наши практики, и я задумалась, почему бы не написать пьесу? Сначала родились какие-то монологи, актёры их читали, а я играла в режиссёра и пыталась застраивать сцену. Потом я стала интересоваться, что же такое драматургия, какой она бывает. Почему-то я не читала вообще ничего из классики и начала с современной пьесы, стала смотреть читки «Любимовки» и офигевать, потому что не думала, что такое возможно. У нас в Кемерово я не сталкивалась с подобными формами, не знала, что театр такое разрешает. Это всё стало мне интересно, и я решила попробовать написать настоящую пьесу, тем более, что в моей голове всё звучит монологами, диалогами, персонажи постоянно разговаривают между собой.

 

Сколько пьес ты уже написала?

 

Полноценными пьесами я считаю две: эту и прошлую про подростков и социальные сети, она была особо отмечена на «Любимовке-2017». Ещё была одна нулевая пьеса, мы её поставили в Доме Актёра: нашли режиссёра, написали музыку. Когда я посмотрела, как это выглядит на сцене, то подумала, что нужно срочно учиться и больше читать. Я столкнулась с собственным текстом лицом к лицу и поняла, что нужно работать. Тогда я себя не устроила.

 

Ты говоришь, что начинала со стихов, и в обеих твоих пьесах герои пытаются выразиться через них. Ты использовала свои стихотворения или ты пыталась пародировать то, что сегодня пишут?

 

Там плохие стихотворения. Когда я писала первую пьесу, то разговаривала с подростками, у которых зависимость от социальных сетей, с мальчиками, которые ведут в социальных сетях паблики со стихами и убеждены, что они великие поэты. Я пыталась воссоздать их образ, читала их стихи и пыталась повторить строчки оттуда, они шаблонные: про вино, городские улицы, сигареты. Их довольно просто написать. И я умышленно писала плохие стихи. А песенка во второй пьесе случайно появилась.

 

В обеих пьесах твоими главными героями становятся молодые люди, которых не слышат самые близкие. И они пытаются высказаться в том, что считают творчеством. На твой взгляд, есть ли у них шанс быть услышанными через то, что они делают?

 

Это крик о помощи, особенно, если говорить про песенку из последней пьесы. Когда ты не знаешь, что делать, ты начинаешь пытаться другим языком сказать о том, что тебе больно, выразить то, что тебя волнует. Без надежды, что кто-то поймёт, потому что это язык шифров и символов, он закодирован. Но это последний шаг, который ты можешь сделать.

 

У тебя наблюдается нагнетание темы глухоты близких людей: в первой пьесе героиня из-за непонимания в семье пытается выброситься из окна, а во второй герой вешается. Видишь ли ты какой-то выход для персонажей или пессимистичный финал неизбежен?

 

Я описала нелепые и неказистые попытки самоубийств: эти люди не замучены проблемами, экзистенциальными кризисами и прочим. Муж Тамары, который убивает себя в пьесе, по сути, ребёнок. Он не знал, что делать, как выйти, и вот он самоубился. В этом есть что-то неосмысленное, неосознанное и случайное. И для девочки попытка выброситься из окна – тоже способ привлечь к себе внимание. Это не настоящие самоубийства и они не похожи на выход, это просто попытка что-то поменять. Мне кажется, единственный выход из ситуации, когда тебя не слышат и ты не можешь настроить адекватную коммуникацию с близкими людьми, – задуматься. Всем нам. Если ты убьёшь себя, никому от этого легче не станет. Если ты начнёшь заниматься творчеством или петь песенки, тоже вряд ли что-то изменится. Нам всем просто нужно быть более внимательными и пытаться слушать друг друга. Я для себя не могу найти этот выход и пишу пьесы, чтобы понять, как поступить. Мне кажется, я прекрасно всех слышу, но чувствую, что непонимание – это проблема людей, с которыми я общаюсь, они друг с другом не близки.

На самом деле, события пьесы «Как я стану Лидией Степановной» произошли в реальности. Это мой дом, несколько дней, когда я просто зафиксировала реальное событие и реплики, которые услышала. Получается, я рефлексирую вместе со зрителями и не совсем как автор отношусь к тексту.

 

В подзаголовке своей пьесы ты пишешь, что она не о твоих родителях. Почему тебе важна эта фраза?

 

Поскольку в основе этого текста лежит реальное событие, мне было стыдно к нему прикасаться и эксплуатировать реплики моих родителей. Я думала, что предаю их или некрасиво представляю, хотя, естественно, персонажи переработаны, и мои родители совсем другие. И всё же внутреннее чувство предательства было очень сильным, ведь я рассказываю о сакральных вещах, которые происходят у нас в доме. О них никто больше не знает, а я беру и выставляю их напоказ. Это как раздеться. Я очень долго не могла собрать этот текст из кусочков, потому что в него было тяжело погрузиться. И я придумала такую хитрость: обманула себя сама, написав, что эта пьеса не про моих родителей. Если там всегда будет эта фраза, я поверю, что текст не про них, а обычный художественный вымысел.

Интересно, что когда делали пробную читку этой пьесы в Кемерово, фразу «это не про моих родителей» произнесли все актёры, хотя в тексте она всего одна. То же самое повторилось сегодня, а ведь никто не сговаривался. Наверное, это перекликается с тем, что люди чувствуют.

 

Это яркая фраза, она приковывает к себе внимание. Как и название. Возникает вопрос: есть ли у героини шанс не становиться Лидией Степановной и насколько верна трактовка героинь пьесы как четырёх этапов пути к становлению Лидией Степановной?

 

Это то, что я закладывала в основу текста. Круто, что люди это почувствовали. Однажды я сидела на кухне, пила чай, слушала старушку, которая каждый день на чём-нибудь играет от одиночества и грусти, – и обнаружила страшную связь между нашими квартирами. Я вдруг поняла, что мы эмбриончики в развитии: маленькая я, мама, тётечка, старушка, – и мы как раз так расположены, что это превращается в цикл. Это был толчок, после которого я начала писать. А потом произошло самоубийство, и замысел окончательно сформировался.

 

На этом фестивале часто возникал разговор о ситуации рока. Видишь ли ты роковой заложенную в твоей пьесе цикличность жизни, из которой нельзя вырваться?

Нет, просто мы живём в таком мире, где все любят комфорт, даже если он приносит страдания, боль и неудобства. Почему-то люди живут в отношениях, где им плохо. Они страдают, но при этом семьи существуют в своеобразной гармонии, очень неадекватной и контролируемой. Никто не хочет выйти из этого, потому что «безопасно», когда ты можешь всё предугадать и проконтролировать. Тут дело не в роке, а в том, что нам страшно отказываться от привычных условий, мы не готовы выйти из больных отношений, понять, что происходит вокруг, и адекватно жить нормальной жизнью.

 

На обсуждении твоей пьесы прозвучало много советов, пожеланий и замечаний. Планируешь ли ты дорабатывать этот текст и какие у тебя дальнейшие творческие планы?

 

Конкретно этот текст я вряд ли буду дорабатывать, потому что он уже пережёван. Для меня это тяжёлый материал, я больше не могу с ним работать, не хочу снова в него входить.

Сейчас я начала писать три пьесы, но у меня сложности с написанием, я очень медленно это делаю. Мне постоянно себя надо мотивировать, подталкивать, и с каждым днём фестиваля у меня постепенно в голове что-то складывается, я для себя обнаруживаю что-то важное. Что-то, что я буду использовать дальше. На «Любимовке» учат, дают советы, чтобы ты рос; я их для себя запомнила, и в следующий раз буду иметь в виду. Я обнаружила ступени, по которым можно подняться выше. Так что, думаю, я приеду и сразу брошусь доделывать все свои начатые пьесы.

 

Анна Юсина

Фото: Мария Кожина