Интервью с Наталией Лизоркиной

 

Разговор о первом драматургическом опыте: с чего и как всё началось и во что вылилось. О пока что бесконечном доверии режиссёру и об опасных планах на будущее.

 

 

Наташа, как так получилось, что в твоей жизни появилась драматургия?

 

Я просто увидела набор в «Гоголь-скул» на курс драматургии, который вели Евгений Казачков и Валера Печейкин. Тогда я имела слабое представление о современной драматургии, но мне пришла в голову мысль «а почему бы и нет». И я, собственно, пошла. После обучения, как только я уже стала этим всем заниматься, начала читать больше текстов и, соответственно, попала на «Любимовку» в первый раз. Меня это настолько сильно поразило! Я вдруг осознала, что есть какой-то параллельный мир, и он существовал много-много лет. Он абсолютно мне открылся и, более того, мне стало даже жалко потерянного времени, потому что я была совсем не театральный человек, и оказалось, что в современном театре много жизни, и я хочу быть её частью.

 

На прошлой «Любимовке» ты была зрителем?

 

Да-да, для меня именно это был толчок, импульс к написанию собственных текстов.

 

Есть вообще доверие к режиссёрам, которые потом возьмут твой текст, так сложно тебе давшийся? Ведь твоя пьеса – о боли. Я вообще не представляю, как ты это из себя достаёшь и не боишься дать другим в руки.

 

Я певец боли! (смеётся) До этого я писала стихи и они, так или иначе, были тоже о боли.

 

Наташа, а это эмпатия или непосредственно твоё, твой опыт?

 

Мне действительно нравится это ощущение, когда тебя погружают в какое-то состояние для тебя максимально трудное.

 

Преодоление? Попасть куда-то, чтобы из этого выйти?

 

Да. Я человек, который любит катарсис, и мне кажется, что искусство каким-то образом должно тебя через него очищать. Я всегда ждала катарсиса в стихах, но там мне редко это удавалось. Пьеса даёт больше возможностей в этом плане, потому что ты лучше погружаешься в тему, создаешь более сложных героев. Соответственно, писать было легко. У меня есть несколько неудачных драматургических попыток, но это была первая пьеса, которую я отправила на «Любимовку». Мне понравился тот факт, что мой текст зашел. Значит, можно продолжать дальше.

 

Наташа, и вот всё-таки к вопросу о постановках: стихотворения ты доверяешь, как правило, одному исполнителю, пьесу же обычно приходится отдавать в руки коллективу. Не пугает?

 

Когда я создавала пьесу, всё время думала о том, что для меня важна фигура режиссёра, который потом всё это интерпретирует, поставит, как он хочет. Для меня по-настоящему важен процесс работы над текстом уже после. Ты не просто сидишь, пишешь прозу, которая опубликуется, и всё. Дальше происходит работа и с режиссёром, и с актёрами. Для меня это живая история. И чем больше вариантов, чем больше трактовок – тем лучше!

 

То есть это творчество для творчества.

 

Да. Вполне может быть, потом я скажу: «Мне не нравится, что вы делаете». Или захочу быть режиссёром. Но именно сейчас мне, наоборот, интересно, как другой человек увидит текст, как он его поставит. Хотя пока я слабо верю в то, что кто-то что-то поставит. Для меня это пока – космос. Пусть сначала поставят – и потом я скажу.

 

Немного о самой пьесе. Персонажи, которых ты создала – тебе их жалко? В ком-то из них можно угадать тебя? Или это просто мир, который интересно придумывать?

 

Мне кажется, это очевидно, что Сеня – это я. Конечно, жалко всех. Для меня важно, чтобы драматург или писатель любил своих героев. Иначе как мы будем подключаться к истории, если сам автор их не любит? Наверное, жалко больше всего Сеню, потому что для меня это пьеса о насилии в семье в том числе.

 

А Игорь как-то винил свою жену? Был ли вообще у него этот период обвинения? Он уже когда-то простил Олю или мы их как раз видим в этом процессе – прощения?

 

Это трудный вопрос, потому что не очень понятно, когда произошло событие. Условно говоря, когда пропал ребёнок – оно внутри или уже постфактум. Я не решила это, но, мне кажется, что главная героиня пытается справиться с болью каким-то своим способом. Это тип человека, который таким образом пытается пережить трагедию. Другой тип – бабушка, у которой своя история преодоления. Игорь – третий тип, потому что он пытался помочь своей жене и раньше нее принял боль. Мне казалось, что я создала на первый взгляд слабого героя, которым помыкает жена с одной стороны, с другой стороны, хотелось, чтобы в финале было видно, что он сильнее, чем она. Он ей как бы это преподносит: «Смотри, я всё терпел, и всё, что я делал - это для того, чтобы ты смогла себя сама простить».

 

Да, он в пьесе подсказывает ей каждый следующий шаг или заставляет в него поверить. Создавая текст, ты шла интуитивно или был какой-то метод? Всегда интересно, как это – придумывать. Как этот – осознать себя драматургом?

 

Изначально появляется какое-то ощущение «Я хочу что-то сделать». Мы много обсуждали пьесу с Женей Казачковым, еще когда ничего не было. Я сказала: «Женя, я хочу сделать вот такую пьесу…» и пыталась ему объяснить, что я чувствую. Вообще, изначально была совсем другая идея. Она сильно трансформировалась. Если говорить сейчас о первоначальной идее, это даже немножко глупо. Но, тем не менее, я еще на стадии зарождения думала, что должна быть и тема утраты, и тема сепарации одновременно. Я хотела делать именно такую историю.

 

Это здорово, что и для тебя тоже в пьесе есть вопросы. Обычно драматург для себя чётко всё определяет, а ты с интересом сама строишь предположения о своём тексте. Именно поэтому и был у меня вопрос, доверяешь ли ты режиссёрам. Ты открыла им окно в свою пьесу, в ней интересно копаться, как она устроена, где грань придуманного мира и мира реального.

 

Моей задачей как драматурга было создание такого текста, который можно было бы прочитать совершенно разными способами. Более того, люди рассказывали мне, как они это прочитали, и я бы до такого не додумалась. Мне говорили, например, такую версию: якобы жена умерла, а главный герой разговаривает с матерью своей жены, у неё «Альцгеймер». То есть в финале он остаётся с ней один.

 

Ого! То есть Игорь – жертва?

 

Да! И я понимаю, что в тексте в принципе это тоже есть, если это так прочитали.

 

Наташа, а по ощущению от фестиваля: что это было для тебя? Как это – показать свой текст незнакомым людям, услышать его в чужом исполнении через чужое восприятие и в итоге ещё и получить оценку?

 

Я в какой-то момент отстранилась от себя и когда села уже слушать в зале, старалась воспринимать текст, как если бы он был не мой. Пыталась быть просто зрителем, подмечать, в какие моменты люди смеются, а когда они перестают смеяться, потому что должно быть страшно. И так далее. То есть я как исследователь сидела и наблюдала. Более того, я по натуре перфекционист, поэтому говорила себе – «нет, надо лучше, надо в следующий раз сделать лучше». Всё равно кажется, что ты где-то не дожала, не докрутила. У меня нет ощущения, что это успех. Наоборот. Мне кажется, что это просто хороший старт.

 

Отличный старт, Наташа! Скажи, о чём будет следующая пьеса?

 

Был такой интересный вопрос, можно ли сейчас написать пьесу, за которую посадят. А я на самом деле уже придумала одну пьесу и не знаю, получится ли у меня написать её, потому что она трудная. Если у меня получится, то есть такой вопрос в голове: насколько это опасно. Хотя это только зажигает внутри, потому что я ненавижу цензуру. Для меня не стоит вопрос – писать или нет, но есть вопрос, как это сделать. Может, мне только сейчас кажется, что это остро, а потом ничего не получится. Посмотрим.

 

Евгения Ноздрачёва