Интервью с Филиппом Гуревичем

 

Разговор о синтезе актёра и режиссёра, о важности драматурга. О том, что делать, если сложно или работа вовсе не складывается, и как это – быть режиссёром на «Любимовке».

 

 

Филипп Гуревич – это актёр или режиссёр?

 

Сначала я закончил актёрский в Щепке, а потом поступил к Олегу Львовичу Кудряшову и тоже уже успел закончить. Хотелось бы себя позиционировать всё-таки в качестве режиссёра. Я не очень себя воспринимаю как актёра, но глупо отказываться от хороших проектов, связанных с кино. Всё это очень помогает. Если возникнет выбор – поставить спектакль или пойти сняться в проекте, то, естественно, буду выпускать спектакль. Я целенаправленно поступал на режиссуру.

 

Бывает такое, что актёрский опыт мешает режиссёрскому и наоборот?

 

Наоборот, мои актёрские скиллы прокачиваются, потому что я начал сам работать с актёрами и стал ещё больше понимать актёрскую природу. Когда я актёр, я доверяю режиссёру. На каком-то первом этапе Олег Львович говорил, что у меня слишком актёрская режиссура. Тогда я просто стал стараться меньше показывать, больше разбирать. Так что нет, не мешает.

 

Как сложилась работа в постановке этой читки с её автором, и твоё отношение к тексту в целом?

 

Олег Львович учил нас очень бережно относиться к тексту, пытаться понять, что хотел сказать автор именно такой расстановкой слов, запятых, многоточий: «Сначала разберитесь, а потом выстраивайте постдраматические конструкции». Автор – прежде всего. Я всегда стараюсь понять, что думал драматург. Сложно понять, о чём писал Толстой или Шекспир, но есть же точки соприкосновения, есть смыслы, которые ты вычленяешь из материала. На «Любимовке» важно представить текст. Конкретно в пьесе Наташи Лизоркиной «Мама, я улетаю в космос» мы убрали буквально пару ремарок, которые тормозили действие, но очень трепетно относились к тексту. Всё зависит от конкретного автора. Иногда автору необходима деконструкция, необходима помощь.

 

 

Какое у тебя отношение к успеху? Как ты его ощущаешь и понимаешь?

 

Всегда правильно идти за темой. Конечно, есть приёмы, о которых думаешь, что они точно сработают. Когда я делаю эскиз, я понимаю, что вот эта сцена – «болтяра». И вот надо расставить эти «болтяры», чтобы держать зрительское внимание: фидбэк от зрителей важен.

 

В читке таким «болтярой» стала, например, сцена с сержантом, но тема была не про это?

 

Тема была не про это. И работа была не про это, но я понимаю, что это написано выигрышно, что эта сцена должна взять зрительское внимание, если оно потеряется.

 

То есть ты шёл и за темой, за текстом?

 

Да. Но не всё, что мы задумывали, произошло в читке.

 

Хочется ещё поработать с этим текстом?

 

Очень, да. Для читки он сложный. Актёры большие молодцы, но нам не хватило времени, мы немного недобрали, нужна была бОльшая дистанция и отстранение в повторе. В читке работает ирония, дистанция, ироничное отношение к персонажу.

 

Как это – ставить читку?

 

Правильный принцип в постановке читки – выбор актёров. Если человек будет всей психофизикой – голосовой и типажной – подходить, то это сработает, получится хорошо. Ещё одна сложность читки в том, что хочется больше залезть в разбор, а приходится подтормаживать, говорить себе: вот этого хватит. Должны быть другие определения, скорее даже законы музыкальные. Я понимаю ситуацию, я понимаю предлагаемые обстоятельства – базовые вещи, которые необходимы. Светлана Васильевна (Светлана Васильевна Землякова – педагог по сценической речи на курсе Олега Львовича Кудряшова в ГИТИСе – прим.) говорила, что читка – вынесение «застольного» периода, где уже проявлен режиссёрский разбор. Некоторые пьесы работают как читки, но для их постановки нужно придумать режиссёрский ход. А для читки «Мама, я улетаю в космос» – изобрести велосипед, чтобы было банально понятно, что происходит в пьесе, чтобы внимание никуда не ушло. С точки зрения постановки, она – супер, можно даже сказать постдраматическая. Там есть принцип повтора, там отсутствует нарратив. В постановке иногда всё произрастало не из смысла, а из ощущения.

 

Для тебя это был вызов – взять такую сложную для читки пьесу?

 

Я только в работе это понял! Когда читал, мне очень тема понравилась. Я сначала прочёл её про родительский инфантилизм – немного это всё воспринял «в лоб». Когда актёры начали читать, я понял: «А, там же обманка!» Написал Наташе и сразу стал выстраивать всё немного по-другому. Сложность была в том, что я начинал запутываться в разборе, а потом вдруг стал понимать, что это и не надо.

 

Как поменялась работа?

 

Важно, как Даша (Дарья Коныжева – выпускница мастерской Олега Львовича Кудряшова – прим.) в последней сцене читала за Сеню. Там должно быть всё через прощение. Мне кажется, что для драматурга упрёк за сентиментальный финал – комплиментарно в этом случае. Я стараюсь много читать современную драматургию, и я люблю, когда происходит какой-то сброс, какое-то прощение. Я люблю нежную драматургию. Или, наоборот, если какая-то штука «в лоб», то чтобы прямо пробить лоб. При этом важно, чтобы потом человек понял, для чего пробили. В «Мама, я улетаю в космос» есть очень хорошие мотивы. Как-то давно я для себя выработал этот принцип. Есть фильм Терренса Малика «Древо жизни», а есть «Меланхолия» Ларса фон Триера: два разных восприятия. Одно – через прощение, а другое – нет смысла бороться, потому что мы априори все порочные. Мне первое мировосприятие ближе. Мне хочется делать такие спектакли, говорить о таких темах. Ещё же важно, как сыграть. Если тема такая трогательная, то нельзя уходить в сентиментальность. Надо делать на сбросе, на отчуждении по отношению к ситуации, тогда оно сильнее работает. Может быть, это не было так выражено в читке, но наше намерение было в эту сторону.

 

Чем тебя так привлекает современная драматургия?

 

Я и Островского люблю, конечно. Есть способ вскрытия пьесы через актуализацию, а есть – через нахождение темы и игровой ситуации. Когда ты находишь игру, всё работает и в постановке по Островскому. Но мне кажется очень важным понимать, что сейчас пишут, какие сегодня пьесы. Есть иногда от современной драматургии ощущение вторичности, которая уводит от главного. Это не цельный пирог. Например, от Наташиной пьесы есть ощущение, что она хотела вложить всё, что хочет сказать. Кажется, что ещё её можно вычищать. Если бы я делал спектакль, я бы какие-то сцены кромсал, делал бы повторы. Я бы работал уже над темой. В абсолютно гениальных сценах типа «вода, вода, вода» ничего нельзя убирать, потому что работает это всё потрясающе. Поэзия.

 

Расскажи, пожалуйста, о самой «Любимовке». Как на нее попадает режиссёр?

 

Я знал организатора Женю Казачкова по прошлой «Любимовке», потому что участвовал в читке «Карася» (пьеса Марины Дадыченко, режиссёр Марфа Горвиц – прим.) и написал ему: «Можно ли?». Он ответил, что надо написать Ане о себе (Анна Банасюкевич – организатор фестиваля – прим.). Я отправил резюме, и Аня сразу ответила, что всё хорошо. Тогда Женя дал выбрать пьесу из всего списка. Некоторых режиссёров зовут на определённые пьесы, они не первый год уже участвуют. Я начал читать, и ко времени, когда я добрался до «Мама, я улетаю в космос», её уже «забили». Я попросил её себе, и через час мне всё-таки отдали. Я всегда выбираю что-то про семью либо про одиночество. Какие-то социальные штуки я не делал.

 

Дальше режиссёр абсолютно свободен в постановке на «Любимовке»?

 

Да. Ещё не было установлено, какие режиссёры какие будут делать читки, а мне уже начали писать люди в Фейсбуке: «Филипп, здравствуйте, я хочу участвовать». На вопросы, откуда они всё это знают, все говорят: «У нас свои контакты». При этом я почувствовал, какое сейчас в Москве количество актёров, которые хотят опыта. «Любимовка» – это же без денег. Для актёра сомнительный хайп. Условно говоря, нет никаких гарантий, что это дальше будет где-то. Но люди голодны до работы. Это так страшно на самом деле.

 

Ты в работе жёсткий режиссёр?

 

Нет, совсем не жёсткий. Мне важно, чтобы была компания. Я всегда много шучу, иронизирую. Я не умею быть слишком «сверху». Не в смысле, что мы все пошли пивас пить после первой репетиции, но люди доверяют. Нужно расположить людей к себе.

 

А что делать, если не получается?

 

Надо понять причину почему. Часто причины бывают совершенно идиотские. Я стараюсь мониторить это чётко. Если вдруг человек с кислым лицом сидит, то я сразу к нему: «А ты вот что думаешь?» Может, он не доверяет мне с точки зрения авторитета. Я его как бы подключаю в процесс, делаю соучастником. Тогда он думает и понимает, что тоже важен. На самом деле, может, это даже обман (смеётся). Если мы всё-таки не сходимся, то я набираюсь смелости и прощаюсь. Такое бывает редко. Это плохо, но хуже, когда в процессе остается человек.

 

Ждать на «Любимовке-2019» драматурга Филиппа Гуревича?

 

Нет-нет, я не умею это всё, это совсем чужая территория. Я, например, могу в контексте пьесы написать смешные титры. Но это всё. Я бы хотел тоже в следующем году участвовать как режиссёр.

 

Евгения Ноздрачёва

Фото со страницы Филиппа в Facebook