Интервью с Павлом Рудневым

Хоть «Любимовка» – это фестиваль молодой драматургии, на ней важную роль играют мастер-классы признанных писателей и режиссеров, а также читки пьес уже состоявшихся авторов во внеконкурсной программе. Они задают ориентиры для нового поколения и иллюстрируют, в каком направление развивается современная драматургия. Отборщиком текстов для внеконкурсной программы в этом году стал театральный критик Павел Руднев. Для блога фестиваля мы поговорили о тенденциях современной драматургии и о проблемах, которые он отмечает в творчестве маститых драматургов.

Как вы формулируете для себя задачу внеконкурсной программы фестиваля «Любимовка»?

Как ее и сформулировали для меня руководители «Любимовки». Есть ряд авторов, которых уже трудно предъявлять в качестве дебютантов. Многим уже неприлично существовать в вольере молодняка, но они продолжают, естественно, писать пьесы. Представление их текстов зрителю является одновременно как моей задачей, так и общей проблемой, потому что я не очень доволен тем, как развиваются многие из них, и считаю, что составленная в этом году программа – очень большой компромисс. Сейчас пересменка в драматургической школе, и тот пул авторов, который возник в конце девяностых и в нулевые годы, окончательно сложился, закостенел в некоей иерархии, которую уже не сломить. Очень часто авторы продолжают писать в том же стиле, который принес им успех, не эволюционируют. В этом огромная проблема: возникает явление «коконизации» драматургов. Например, Павел Пряжко теперь оказывается автором, по сути, для одного режиссера. То же самое случается с Иваном Вырыпаевым. Они как бы закольцовывают свой внутренний мир, оказываются вещью в себе. А мне кажется, что драматурги – это люди, которые должны двигать театр вперед, предлагать нечто, что сломает установившуюся театральную систему. Сейчас же мы наблюдаем серьезный кризис «старых» авторов. На самом деле, я в этом смысле надеюсь именно на молодых.

Отобранные вами пьесы кажутся очень разными, есть ли черты, которые их объединяют?

Нет, ничего общего между ними нет. Кроме, разве что, попытки быть репертуарными. Это тексты, которые в значительной степени могут стать предметом конкретного репертуара. «Старые» авторы тем и ценны, что они пытаются говорить на одном языке с театром. Научились писать текст таким образом, чтобы он смог встроиться в очень пугливый репертуар традиционного театра, потворствовать амбициям труппы.

Это плохо?

И плохо, и хорошо одновременно. Плохо, что не изобретается нового языка, пьесы не помогают развитию постановочных технологий, пытаются ассимилироваться под существующий театр. А хорошо, потому что есть компромисс между желанием быть инновационным и необходимостью соответствовать театральным возможностям, ведь не всякая пьеса «Любимовки» может быть применена к сцене. И это тоже проблема.

Fringe тот же самый.

Да, но не только Fringe. Многие пьесы из основного конкурса не могут быть поставлены даже в лабораторном формате, на мой вкус. Это хороший старт, но не больше.

В таком случае, чем вы руководствовались, чтобы отобрать те четыре пьесы, которые составили

внеконкурсную программу?

Я прочел около пятидесяти пьес. Мне не разрешили туда включить прозу, которую я хотел, потому что прозаические произведения – это не пьесы, собственно говоря. Затем мы исключили тексты, которые ранее сработали на других конкурсах, и те, которые уже пошли в театр: новые пьесы Юлии Поспеловой, Ярославы Пулинович, Юлии Тупикиной, которые мне очень нравятся, но уже где-то прозвучали и за их судьбу можно не беспокоиться. Смысл отбора заключается в том, чтобы дать шанс человеку, у которого пока не было успеха с тем текстом, который он прислал. Из оставшегося списка наиболее интересными оказались эти четыре пьесы.

«Любимовка» уже привыкла, что всегда есть новый текст Ивана Вырыпаева и Павла Пряжко – хедлайнеров процесса. Но их новые пьесы, на мой субъективный вкус, не оказались следующей ступенькой в их творчестве, это самоповторы.

Я очень доволен Дмитрием Даниловым, который взорвал театральную реальность в прошлом сезоне. Его путь в драматургию – прозаика, который внезапно стал писать пьесы и обрел в театре новую аудиторию и признательность – может заставить современных писателей-прозаиков сказать свое слово на театре. Мне кажется, именно контакт театра с прозой, который до сегодняшнего момента был не очень проявлен, может многое сдвинуть с мертвой точки. Важно показать прозаикам, что в театре их ждут. Мне кажется, что Данилов – это автор, чьи пьесы говорят об окончании мощного, влиятельного, длительно существовавшего периода документального развития современной драматургии. Две его пьесы показывают, что власть захватывает документальный тренд себе, она берет интерес к повседневности себе на щит, поэтому искусство должно стать контраргументом, переменить свои позиции.

Мне нравится напряженная тревожная атмосфера в пьесе Константина Стешика «Кодекс курильщика», где реальность оказывается подконтрольна мании насилия и террора, репрессивного навязывания своей философии. Мне нравится пьеса Олега Михайлова «Красная комната», где высмеивается современное тяготение к сочинению легенд и говорится о той жертве, которую надо класть на обслуживание этой легенды, которая оказывается пустышкой; здесь страна как огромная семья, где каждый повязан пороком, преступлением и поэтому никуда не движется. Какой прекрасный образ несчастной женщины, которая никому не нужна, лепит фигурки святых и режет свое тело. Мне нравится форма подписей к картинкам в пьесе Дмитрия Богославского «Точки на временной оси» и мне нравится то, что говорит Дмитрий о «банальности добра», азбучных истинах добра.

Какие тенденции намечаются в драматургии последних лет?

Вот этот самый отход от документального, натуралистического периода, который оказался очень важным для театра. Безусловно, ни один прием не может быть бесконечно долгим, и я вижу, что в присылаемых пьесах реальность сканируется, но не отражается в виде слепка в «терминах» этой самой реальности. Сейчас драматурги склонны резюмировать свое наблюдение в острейших гротесковых формах, как, например, в пьесе Конторович «Мама, мне оторвало руку» или у Юлии Поспеловой в ряде пьес, у Юлии Тупикиной в пьесе «Вдох-выдох», у Аси Волошиной в «Человеке из рыбы». Период физиологического очерка закончен, и нужно предлагать абсурдной реальности абсурдное воплощение. То есть наметилась тенденция тяготения к неоабсурду и трагифарсу, взвинченным аллегорическим сюжетам, абсурдизирующим, травестирующим абсурдную реальность.

Насколько актуальны проблемы, поднимающиеся в современной драматургии, и насколько они адекватны реальности?

Я думаю, что вполне адекватны. Как раз те авторы, кто сегодня работает в драматургии, максимально честны перед реальностью. В этом смысле у современных драматургов все иллюзии разбиты, чисто хирургический подход. Молодые всё видят, всему сочувствуют, критикуют мир взрослых, и правильно делают.

А герой современной драматургии, он какой?

Он разный. Но чаще я вижу героя, который насмотрелся на абсурдную реальность, на мир, который его постоянно обманывает, и предпочитает теперь все варианты виртуальной реальности, вымышленную действительность, которой он хотя бы может руководить. Желание вытоптать территорию вокруг себя и жить, может быть, в искусственном, но самостоятельно созданном, организованном мире-окопе.

То есть появляется герой-создатель?

Создатель своего мира. Современный герой давным-давно отказался от необходимости менять мир: ему бы себя поменять и чуть-чуть растолкать вселенную вокруг, чтобы на свою, им же вытоптанную территорию запустить близких себе людей или близкие себе идеи. Создать вокруг себя небольшой культурный мирок для выживания.

Анна Юсина