Интервью с Михаилом Дурненковым

С арт-директором «Любимовки» мы поговорили о процессе отбора пьес на фестиваль и об их дальнейшей судьбе.

Михаил, расскажите, пожалуйста, про критерии отбора пьес и их распределения по программам «Любимовки».

Мы просим ридеров обращать внимание на элемент нового. Мы говорим, что, если в пьесе есть новые образы, персонажи, типажи, новая форма, новый язык, способ поговорить о чем-то новом – если есть один, два или три этих элемента, то такую пьесу надо обязательно как-то отметить. Ведь «Любимовка» – фестиваль молодой драматургии, а молодость проявляется в том, чтобы найти путь, который еще никто не открыл. Поэтому мы показываем драматургию не сегодняшнего, а завтрашнего дня.

Это наше предложение отборщикам, а дальше они уже поступают по своему усмотрению, мы никому не диктуем свою волю и работаем с людьми, которым доверяем.

А по программам: фриндж, основной конкурс?

Основной конкурс у нас формируется командой отборщиков, которая обновляется каждый год: кто-то устает, кто-то, наоборот, изъявляет желание почитать пьесы. Это же все-таки волонтерская работа и очень тяжелая. Прочитать 200-300 пьес – нелегкий труд, надо несколько часов в день на это тратить.

За какой период ридеры читают 200-300 пьес?

Вообще период довольно длительный, несколько месяцев, но дело в том, что многие драматурги присылают пьесы под конец, поэтому основную массу приходится читать за короткое время.

Фриндж отбирает отдельная команда, можно посмотреть у нас на сайте, кто в нее входит. Эти ридеры тоже читают все пьесы, и у них свои критерии отбора. Они ищут тексты, не понятные с точки зрения существующего режиссерского языка – когда не ясно, как их ставить. Потому что, если понятно как делать, значит, это уже было. Фриндж не драматургия завтра, а драматургия послезавтра.

Получается, что и в пьесах основного конкурса, и во фриндже должен быть вызов театру.

Есть, например, правое и ультраправое. Также и фриндж – это наша крайняя, экстремальная часть.

Бывало ли, что пьеса попадает и в основной конкурс, и во фриндж, а нужно определить ее в одну программу?

Да, бывало. Но из таких ситуаций мы выходим путем общего обсуждения.

Что самое сложное в процессе отбора?

Всегда есть страх что-то пропустить, страх, что мы не заметим кого-то. И, наверное, такое происходит, потому что в любом процессе есть погрешности, которых невозможно избежать. Самое сложное – это когда ты подходишь к последнему этапу и из лонг-листа в 150 пьес должен отобрать 30. Часто на одно место просятся 2 или 3 пьесы, которые невозможно сравнить друг с другом. Тут уже вступают в дело личные вкусы, когда качественные критерии не подходят, и ты говоришь: «Я эту пьесу хочу, потому что я ее хочу». И здесь – сложный разговор между отборщиками, яростные споры.

Вы следите за сценической судьбой пьес, которые попали в основной конкурс или во фриндж?

Мы не продюсеры и продюсерских возможностей у нас нет. Но мы все делаем для того, чтобы у них была сценическая судьба. Во-первых, мы представляем пьесу театральному сообществу, мы стараемся, чтобы профессиональное театральное сообщество приходило и слышало эти пьесы. Во-вторых, мы публикуем их на сайте, проводим читки в разных городах. Еще долго после «Любимовки», в течение года, то в Новосибирске, то в Екатеринбурге, то в Санкт-Петербурге проходят читки «любимовских» пьес для публики. Мы сотрудничаем с разными журналами. То есть мы весь год работаем над тем, чтобы эти пьесы были еще и еще услышаны, напечатаны, на каком-то портале опубликованы.

Специально мы не подсчитывали, сколько пьес идет на сценах, наверное, можно сказать, что процентов 10 точно. Но по-разному бывает, мы же не фестиваль качественных пьес, мы фестиваль интересных авторов, и это большая разница. Вот в «Ремарке», например, дебютанту сложно выбиться в шорт-лист, потому что там уже тексты профессионалов, которые знают, как работает театр. А мы зовем авторов, которые могут стать гигантами в будущем.

Есть ли у авторов перспективы выхода на международный рынок благодаря участию в «Любимовке»?

Да. У нас здесь гости – специалисты театрального дела из Германии, из Англии. Я был весной на конференции в Оксфорде, посвященной новой драме в России, и буквально полконференции приедет к нам на «Любимовку» в разные дни. Так что люди, которые изучают российскую драматургию и заинтересованы в ней, они здесь.

Более того, мне кажется, что у «любимовских» пьес сейчас больше шансов на международную судьбу, чем на российскую. Они все такие непричесанные, с большой долей художественной правды, которая довольно резкая и которую боятся сейчас в государственных театрах. Даже вот сейчас на обсуждении мы говорили про судьбу пьесы «На луне». У нас же какая-нибудь детская европейская книга, где, например, ребенок узнает про смерть, переводится с цензом 18+. То есть это текст для 12-летних, но с цензом 18+, это же абсурд. Мы просто закрываем глаза своим детям.

Причем дети все равно получают эту информацию.

Но это какая-то ерунда, если они сами это делают, то мы этот процесс не контролируем. И пьеса «На луне» как раз о том, что мы уже не контролируем процесс, и в интернете подростки уже доходят до такого… без ограничений, в общем. То есть они как «дети кукурузы», дикие дети, дикое поколение, которое самообразовывается в плане культуры отношений, этики. То, о чем должен говорить театр, будет сейчас упущено, потому что ТЮЗы не могут позволить себе говорить откровенно на темы, которые по-настоящему волнуют их аудиторию.

Надежда Фролова