Интервью с Олегом Лоевским

О том, как можно разваливать репертуарный театр изнутри для его сохранности, тенденциях в современной драматургии и многом другом интересном!

Какие пьесы на этой «Любимовке» вы можете отметить?

Чтобы ответить на этот вопрос, надо задать себе еще один. И этот вопрос прозвучал бы примерно так: зачем я вообще сюда приперся и что я тут ищу. Отвечу на него и станут понятны критерии моего отбора.

Хотя меня и очень волнуют те процессы, которые происходят в современной драматургии, а значит и в сознании нашего общества. Но прежде всего мне нужны пьесы. Пьесы мне нужны, потому что я всю жизнь работаю в репертуарном театре, а там ставят в основном пьесы. Репертуарный театр, это то, что «Любимовка» очень не любит. И я не очень люблю. Но без системы репертуарного театра Россия жить не может. Если эта система будет нарушена, то и количество театров станет меньше, а в подавляющем количестве российских городов они просто исчезнут. Но репертуарный театр нужно реформировать.

Для меня часть этих реформ связана с включением в репертуар современной пьесы. Я все время ищу современные пьесы, особенно для большой сцены. Это одно из направлений моей деятельности, и второе тесно с ним связано, я ищу молодых режиссеров и провожу с ними лаборатории. Это тоже входит в попытку оздоровить жизнь репертуарного театра. Современную драматургию и молодую режиссуру связывает желание понять реальность, сегодняшний день, а не только иносказать его через классику. Современная пьеса с непривычной структурой или очень острой темой пугает репертуарный театр. Репертуарный театр очень пуглив. Его страхи, это и зритель, и начальники, и актерская консервативность. Поэтому мне нужны пьесы компромиссного характера. Должны быть история, роли, но и серьезность современной темы, черты новых типов людей с сегодняшним выражением лица.

У меня есть списки современных пьес, которые я предлагаю театрам для лабораторий и, чаще всего, это их единственный путь на сцену.

В этот список с этой «Любимовки» попадут пьесы «Неодушевлённая Галина номер два», «Спойлеры», «Утомленные спайсом», «Ребенок для Оли». Последняя пьеса замечательная, но с ней будет сложнее, - для меня она не компромиссного характера. Есть еще интересные тексты, но уже с более сложными структурами, и я всё-таки предполагаю их как-то пристроить на малую сцену для продвинутого зрителя. Поскольку помимо лабораторий есть еще читки, которые мы проводим в разных городах и театра, что-то пойдет туда. То есть, всё равно, каждая «Любимовка» дает мне возможность что-то предложить репертуарному театру. Надеюсь, что «безбашенную» «Любимовку» и сторожевую башню репертуарного театра как-то удастся и дальше связывать молодой драматургией.

Какие тенденции последних лет в драматургии вы можете отметить?

Структурно мало что меняется. Структура в драматургии вещь жесткая, и она обновляется крайне редко, отмечая тектонические сдвиги в общественном сознании. Постдраматический театр, последнее структурное обновление взаимоотношений театра и текста. Текст в этом явлении, как самостоятельная величина, птица редкая. Ну это, прежде всего, Павел Пряжко. А в основном, Аристотель и Беккет – однополые родители современной драматургии.

А вот то, что касается тем, про что пишут свои пьесы авторы, кто герой нашего дня, за этот концентрированный показ состояния умов нашего разномастного общества и отдельного человека, я очень люблю «Любимовку» и вообще драматургические конкурсы. Сгусток боли, крик и шепот, проповедь и исповедь, мечты и иллюзии – все здесь, набрано на компьютере и обрушено на нас.

Вот то, что доминирует на этой «Любимовке». Чаще всего, формообразующим элементом является блог и чат. Причем, блог – это, естественно, монолог (монопьеса), но и чат (диалог) тоже, по сути, стал обменом монологами. Я уже давно говорю, что диалог умер. Все всё знают сами, и никому не надо ни с кем разговаривать. Я представляю эту картину примерно так. Каждый человек стоит на каком-то столбе и либо взывает, либо вещает, другие люди проходят мимо. Вдруг постоят, послушают и идут дальше, могут остановиться у следующего или сами залезть на столб. Но никакого контакта не возникнет. Он может быть и нужен, но не возможен. Это первое, что бросается в глаза. А второе с этим тесно связано – социофобия. Человек не хочет общаться, не хочет включаться. Не хочет ни любви, ни других человеческих связей, потому, что они могут принести боль и сострадания. Хочет, чтобы его оставили в покое. Он тяготится своим одиночеством – и хочет одиночества. Он тяготится своим отсутствием эмпатии, что в нем нет сочувствия. Но он его и не хочет.

Речево все это выражено много потоком сознания. Люди живут не думая, говорят не думая. Все является «переливчатой» реальностью. Сознание цепляется за одно, потом за другое, потом третье. Такое сознание провоцирует спонтанные действия. Иногда это может вести к самоуничтожению. У героев сегодняшних пьес практически нет опор, ни семья, ни работа, ни какой-либо долг ничего не значат, а есть спонтанность и прихоть. Спонтанность и прихоть – это то, на чем современный человек часто строит свою жизнь.

Этим ощущением совершенной незащищенности человека и от внешнего мира, и от самого себя, живущего вне устоев, вне идей, вне традиций, пропитана особенно драматургия молодых.

Как вам представляется взаимодействие молодой драматургии и молодой режиссуры?

Часто оно берет начало здесь, на Любимовке.

Любимовка – сваха и сводня.

И я занимаюсь тем же. Лаборатории, которые я делаю сам или с Театром наций, соединяют профессиональные театры, современную драматургию и молодую режиссуру.

Было очень много удачных работ, репертуар провинциальных театров обогатился современной пьесой.

Эскиз, постановка тянет за собой сближение и общение режиссеров и драматургов. Многие ребята уже вместе сделали не по одному проекту.

Другое дело, что эти молодые, к сожалению, вырастают. Они получают театр, становятся главными режиссерами, и наступает самое страшное и невыносимое для меня. Молодые и бывшие молодые становятся плоть от плоти, кровь от крови того ненавистного репертуарного театра, в который они пришли с революционными идеями. Театр их растворяет. Фанаберия, безделье, ложный пафос, ранняя усталость превращает их в унылых крепышей, которые могут все быстро поставить и всех быстро обслужить. Это - беда.

Должно быть внутренне шило, которое колет и мучает. Репертуарный театр дает возможность рассесться, устроиться. Многие поддаются этой сладкой лени и должностным инструкциям.

То есть зачастую получается так, что режиссеры, которые продолжают развиваться – «путешествующие». Приезжают, ставят спектакль, едут другой город, другой театр?

Бывает по-разному. Все зависит от не успокоенности художника, порой ипотека решает творческую судьбу.

Есть режиссеры «сидельцы» и режиссеры «скитальцы». По меткому определению Татьяны Москвиной, и те, и другие подвержены соблазнам. Разным, но схожим.

Режиссер приехал – поставил спектакль (иногда, это повтор), ему удобно – он свободный человек. Свои задумки реализовал в той или иной степени и на этом успокоился. Строить театр, да еще внедрять его в город, да еще сталкиваться с огромным сопротивлением... Кто же этого хочет? А по-другому быть не может.

Реформирование в одиночку репертуарного театра – сложная задача?

Ну, не в одиночку. Главное слово – вербовка. Все требует усилий, идей, соратников, команду, как это происходит с «Любимовкой» или Театром.Doc, которые существуют «вопреки», а не «благодаря».

Конечно, иногда берет оторопь. У меня в телефоне есть фото афиши одного репертуарного театра: «Трое в одной кровати», «Муж ушел от жены», «Стриптиз для троих». Государство содержит этот ужас и благодарит за полные залы. Оно заинтересовано, чтобы было так, основной закон власти – чтобы было тихо. А современная драматургия – крик.

Но у нас, у людей театра, особенное устройство. Мы можем быть в полном унынии, всех ненавидеть и понимать, что всё бессмысленно. Но посмотришь талантливый спектакль – и всё сначала.

И всё осмысляется.

Анна-Мария Апостолова