Интервью с Лизой Спиваковской

В этом году на Любимовке, в рамках frindge-программы, представили «Спорную территорию», сборник пьес, способных спровоцировать современный театр на поиск и метаморфозу. Программу пьес для театра будущего собирала команда кураторов. С одним из них, театроведом Елизаветой Спиваковской, мы поговорили о том, что такое пьеса сегодня, как практика современного искусства влияет на драматургию и что текст предлагает режиссеру на текущий момент.

Чем отличаются пьесы фринджа от основной программы?

Суть фринджа не в отрицании основного конкурса, а в его дополнении: на шесть пьес стало больше – такая фриндж-миссия. Отбирая пьесы, мы в том числе обращали внимание на выбор ридеров основной программы. Было несколько пьес, которые могли попасть и туда, и к нам. Некоторые в основную программу не проходили, а нам очень хотелось, чтобы они прозвучали, чтобы на них обратили внимание — поэтому мы их взяли к себе. С другой стороны, нас было шестеро, у каждого – свои взгляды и предпочтения, мы пытались договориться. В отличие от основной программы, мы не стремились к объективности, просто выбрали то, что нам лично показалось интересным. Мы задумывали эту программу как кураторскую, как сумму индивидуальных выборов. Выбор был бы другим, если бы кто-то из нас был не он.

Как вы работали вместе?

Идея fringe-программы родилась в разговоре Ани Банасюкевич с Димой Волкостреловым после прошлой Любимовки. Они говорили о том, какие пьесы попадают на Любимовку, что они предвещают будущему театру, предназначены ли они для того театра, который есть у нас сейчас. Отсюда появилась вся эта затея, и ридерами этой отдельной, как бы «спорящей» программы, стали оба участника спора: и Аня Банасюкевич, и Дима Волкострелов, а еще Сева Лисовский, Александр Родионов и я. На первых порах с нами был еще Андрей Стадников - не смог, к сожалению, быть до конца. Дальше мы все должны были прочитать весь поток пьес (обычно большинство ридеров читают лишь часть текстов), чтобы не пропустить ничего важного. Объем был большой, иногда встречались и обсуждали, делились тем, что обнаружили интересного на текущий момент. Но настоящий разговор, конечно, случился, когда мы прочитали все и уже были ближе к финалу. К лету, когда мы весь объем увидели, у каждого из нас появились свои фавориты. У нас получился такой мешочек с десятью пьесами, которые мы обсуждали как реальных претендентов на участие.

Сегодня на Любимовке есть две кураторские программы – ваша и Елены Ковальской. К тому же, во fringe-программе участвовали студенты из института Осмоловского «База». Как ты себе это объясняешь? Современное искусство, кураторство приходит в читки, в современную драматургию?

Это все-таки формальные вещи для драматургии как явления, но, с другой стороны, это связано с пониманием, что нужно все объяснять самому себе, зрителю, что сочетание пьес между собой – это само по себе высказывание. Мы выбрали именно эти шесть пьес, они стояли в афише в определенном порядке, мы их предложили именно этим, а не другим режиссерам – в этом и заключается кураторский подход. Мы попытались, посредством этого сочетания и этого представления текстов, поделиться своими размышлениями о театре, о драматургии.

Когда я читала тексты, у меня сложилось такое впечатление, что там есть два типа пьес. Есть вербатим, пьесы, которые копируют или передают настоящую человеческую речь, в них есть социальный подтекст. А есть пьесы, которые исследуют какие-то формальные стороны (например, пьеса, написанная в форме партитуры). Согласна ли ты с этим? И есть ли что-то, что объединяет эти шесть текстов?

Тут важно, что пьесы отбирали практики, режиссеры, а не только театроведы, - они смотрели на этот процесс со своих профессиональных позиций. Волкострелов сказал: «Я ищу то, что не знаю, как поставить». Это был один из руководящих принципов. Мне, конечно, с этим труднее, потому что я ничего не знаю, как поставить. Я думаю, эти тексты объединяет то, что совершенно не факт, что это не ошибка что они адресованы театру, но этим они и интересны.

Насчет документальности – там есть интересная смесь. Пьеса «Кадыр» Насти Мордвиновой, например, с одной стороны копирует человеческую речь, но с другой, она очень формальна по задумке. Это исследование адресата. Пять раз повторяется один и тот же рассказ, но рассказчик один, а вот слушатель каждый раз другой. Мне кажется, это очень про театр. В театре всегда есть этот вопрос – а кому вы все это рассказываете? И в этом смысле это такая осознанная документальность, этим пьеса и выделяется. Пьесу «Толян» можно было бы признать обычной фиксацией человеческой речи, фактом внимания к маленькому человеку, негероическому герою, если бы не феномен, который там запечатлен. Этот герой существует в реальном интернет-пространстве, он блогер и у него довольно много просмотров. То есть это не автор нашел какого-то человека и обратил на него внимание, а он просто зафиксировал этот феномен интереса к довольно косноязычной, тавтологичной, на грани с банальностью, с бессмысленностью истории. И мне кажется она от этого очень острая и грустная, потому что там сидит человек перед экраном своего компьютера и проповедует, а мы сидим по другую сторону и внимаем. Маленькие дети, смотрящие ролики на youtube, как другие маленькие дети разворачивают киндер-сюрприз, - это что-то очень про сегодняшний день, про новые медиа. Пьеса Шавловского – это такая поэтическая пьеса, которую почти нельзя представить в современном театре, такой слог, такое строение. Нам было вообще непонятно, что с этим делать. И мне кажется интересным, что сюда решили позвать не режиссеров, а художников от современного искусства, из-за этого непонимания, что делать. Они сделали довольно театрально, но мне кажется, в итоге стало слышно текст.

Как все прошло, по твоему мнению, как реагировали зрители?

Забавно: мы ожидали, как минимум, споров, а может быть и недовольства – мол, что это за тексты такие. Но видимо, дело в том, что Любимовка обладает своим зрителем, который готов ко всему и готов все анализировать и во все вслушиваться. Я шла на читки с волнением, потому что, раздав режиссерам тексты, мы не знали, что они придумали, мы никак на них не влияли. Я шла как в театр, где пьесу, которую я знаю, прочтут совсем другими глазами. Там было очень много важных попаданий, непредсказуемых вещей. Из «Толяна» вышел готовый спектакль-акция.

В случае с этой пьесой довольно трудно определить жанровую природа текста. Тот факт, что это транскрипция видеоблога, текст, существующий на видео и с него просто записанный. И все, что сделал драматург – нашел его, выбрал три видео, поставил их именно в этой последовательности и отправил на Любимовку. Это то, что сделало этот текст пьесой. На обсуждении кто-то заметил, что, возможно, сегодня драматург – это редактор. Это ведь и есть работа драматурга – найти, смонтировать, придумать название и сказать: «Это пьеса».

 текста. Тот факт, что это транскрипция видеоблога, это текст, существующий на видео и просто записанный. И все, что сделал драматург – нашел его, выбрал три видео, поставил их именно в этой последовательности и отправил на Любимовку. Это то, что сделало этот текст пьесой. На обсуждении кто-то заметил, что, возможно, сегодня драматург – это редактор. То есть, то, что я описала сейчас, это и есть драматургия – найти, смонтировать, сказать, что эта пьеса и отправить ее.

Елизавета Милюхина