Интервью с Виталием Ченским

Уже третий год пьесы этого драматурга входят в шорт-лист Любимовки. Для автора его откровенный «Улисс» стал попыткой «принять себя». Для фестиваля – самой продолжительной читкой в этом году.  

Виталий, третья твоя пьеса на Любимовке. Как ты сам оцениваешь свой творческий рост? Трансформацию твоего творчества за эти три года?

Наверное, рост какой-то идет, но я бы сказал немного про другое. Я бы сказал о какой-то тенденции.

Может, это будет немного странное описание, но по-моему, по сравнению с первой пьесой, которая попала на Любимовку, идёт какая-то центростремительная тенденция. Первая пьеса («Как избавиться от мёртвой собаки воскресным вечером») была, пожалуй, наименее личная. Вторая («Измерение расхода кислорода в ремонтно-механическом цехе») целиком основана на моём прошлом опыте, моей заводской работе. А последний текст («Улисс»), который попал в этом году на Любимовку, он еще более личный, интимный. То есть, шло движение, если взять любимовские тексты, в сторону большей интимности.

На обсуждении «Улисса» говорили об отчужденности, об авторе, который смотрит сам на себя как на героя -  с иронией. Прокомментируй это, пожалуйста.

Во время обсуждения я специально ждал случая, чтобы сделать своего рода coming-out. Сказать, что персонаж «Улисса» - это я и есть, что практически всё в этом тексте про меня. В этом признании была какая-то важная лично для меня практика преодоления отчуждённости по отношению к себе. Говорят же: «Надо принять себя». Вот это была такая попытка, которая с окончанием работы над текстом не заканчивается. 

Как тебе работалось над этим текстом? Ведь это, кроме всего, очень сложно, -  писать о себе.

О себе мне предложила написать Ярослава Кравченко, арт-директор молодого и очень амбициозного «Дикого театра» в Киеве. Однажды она прислала мне такое сообщение: «Виталий, давай попробуем сделать монопьесу на основании того, что ты пишешь в Фейсбуке. Чтобы ты понимал серьезность моих намерений, я тебе присылаю файл, куда я скопировала твои посты за последний год». Я этот файл прочитал и серьезностью намерений был действительно впечатлён, потому что там было целых тридцать семь страниц моих постов о себе. Конечно, я согласился. В течение недели придумал концепцию, несколько раз встретился с режиссёром. Но я никогда заранее стараюсь не очаровываться, чтобы потом не разочаровываться (это БГ как-то в одном своём интервью сформулировал). Состоится или не состоится в итоге постановка, я никогда не знаю. Найти своего режиссёра – это вообще для меня что-то невообразимое. Поэтому я почти перестал об этом думать и просто стал писать текст о себе, так, как хочу, как мне нравится.     

О себе писать трудно. Одно дело «запаковывать» свои чувства в какой-то сюжет, другое дело – монолог с такими подробностями.

Вообще-то о себе я пишу уже лет десять. (улыбается) Так что, скорее всего, не трудно. Я вообще-то довольно долго к этому подбирался (не моё дело называть это литературой или драматургией – генерация текстов, выписывание). Долго не мог понять, почему мне хочется писать. Пытался воображать себя писателем, писал триллеры, драмы, какие-то апокрифы про Шерлока Холмса, истории про своих друзей школьных. И где-то в двадцать семь лет я понял, что можно писать про себя. Просто взять и описывать те события, которые со мной происходили в жизни. И это открытие меня буквально потрясло. Естественно, к нему меня незаметно подводили такие ребята, как Генри Миллер, тот же Гришковец, Эрленд Лу, Лимонов, которые писали от своего «я».

Можно сказать, своего рода «исповедальность»?

Скорее всего, да.

Генри Миллер меня, конечно, очень впечатлил в своё время. «Тропик Рака». В двадцать семь лет я подумал: «Почему бы мне не быть Генри Миллером?» Да, я живу не в Париже, а в Мариуполе. Я не такой смелый, как он. Можно даже сказать, что я боюсь жизни, упускаю возможности и. Но оказалось, что отчаяние, которое копилось внутри меня, можно преобразовать в какую-то «ярость автора». И я почувствовал, что эта «авторская ярость» роднит меня с Миллером, несмотря на различие в образе жизни.

Мы много говорили на fringe-программе о том, что границы между жанрами разрушаются. «Улисс» - всё-таки пьеса?

Сам я это пьесой уверенно не называл. Для меня это текст. Текст мне кажется наиболее адекватным наименованием того, что написано в данном случае.

Когда я его начал писать, да, я имел в голове это предложение от театра. Мы даже говорили с Ярославой про Гришковца как про некий ориентир – «Как я съел собаку» я очень ценю, кстати. Но я позволил «Улиссу» написаться так, как ему было нужно. Мне важна была максимальная честность. В итоге он получился местами плотным и довольно трудным, наверное, для устного произнесения. Это чувствовалось на читке, актеру было непросто – взять и прочитать его сходу. Там менялся ритм, менялось и настроение этого персонажа, и это не всегда не сразу улавливается.

Совершенно не тот формат, о котором на обсуждении говорил Дэн Гуменный, - выходить на сцену как Гришковец и читать свои тексты? Но потом ты ответил, что этот текст открыт для импровизации.

Да, я сказал на обсуждении, что ставить его можно в форме пересказа. Что большая часть исходного текста «Улисса» задаёт интонацию, настроение, описывает отношение персонажа к тому, о чём рассказывается и так далее. Есть отдельные места, которые надо воспроизвести дословно – посты в Фейсбуке, цитаты из Гомера. Но остальное я не против отдать на откуп актерам и режиссеру. Сторителлинг – актуальный формат современного театра, насколько я понимаю.

На мой взгляд, этот текст настолько литературно-прозаический, что, как и в любом таком тексте, любое изъятие, облегчение формата – убивает специфику самого текста. Как это можно сделать в формате сторителлинга, пересказа?

Я сейчас этого тоже чётко не понимаю. Мне кажется, это будет зависеть от режиссёра и актёра. Но, во-первых, интерпретация текста – это может быть интересно. А во-вторых, я всегда готов поучаствовать и проконсультировать. Тем более, что персонажа я знаю довольно неплохо.

Сам я пока что не намерен искать постановщиков или заниматься промоушеном «Улиссса». Просто чувствую, что не должен сейчас этого делать. Пассивность в данном вопросе кажется мне гармоничной стратегией, несмотря на кажущуюся неразумность. Возможно, сказывается моя близкая связь с персонажем, которого описал. Нет, я не думаю, что он меня тормозит в каком-то развитии. Это для меня памятка своего рода о том, что надо быть собой.

Тебе не хочется вернуться к прозе? Читать эту пьесу в качестве прозы – огромное удовольствие. Пьеса же подразумевает постановку.

Почему нет? Я иногда вспоминаю о том, как Саша Денисова во время своего мастер-класса на прошлой Любимовке сказала, что вообще-то хотела сначала писать романы и занимается театром на некотором этапе к этой цели. Возможно, это и мне близко. Моим первым признанным текстом была повесть «Смерть Гуся», которую напечатал харьковский журнал «Союз писателей».  

А пьесы и сценарии я пишу только потому, что есть люди, которые говорят: «Напиши ещё, нам интересно, нам нужно». Если эта опция исчезнет, я снова сконцентрируюсь на прозе. Всё-таки это более самодостаточный формат. Таким образом «Улисс» дает мне возможность маневра. Можно усилить его сценическую составляющую, либо развить его в полноценное прозаическое произведение. Ни режиссёра, ни команды единомышленников я для себя ещё не нашёл.

Поэтому у меня сохраняется свобода, может быть мнимая, быть в одном месте, либо в другом.

Свобода для движения?

Да. Собственно говоря, «Улисс»-то об этом. Этот персонаж, которому я сильно равен, он фактически ни родины, ни любви не нашел.

Путешествие Улисса не закончилось. То есть для меня лично это остается вопросом открытым. Я не знаю, может, до конца жизни так будет происходить. Родства я ни с кем не найду. Либо же это вопрос времени и внутренней трансформации.

Текст: Анна-Мария Апостолова

Фото: Юлия Люстарнова