О читке пьесы Анастасии Казьминой «Рыбка»

Fringe-программа «Спорная территория» началась с читки пьесы Анастасии Казьминой «Рыбка», которую поставила Алиса Кретова. До начала один из кураторов программы Анна Банасюкевич отметила, что пьесы в этом блоке – представление ридеров  о будущем театра. Зрителям также раздали листовки с наводящими вопросами, на которые можно было ответить во время обсуждения, чтобы разобраться как в пьесе, так и в отношении к ней.

Анастасии Казьминой 16 лет, и «Рыбка» - её первая пьеса. Автор затрагивает проблемы, которые в буквальном смысле «донимают» мозг современного подростка: непонимание сверстников, перепалки с родителями, странные преподаватели. Эта пьеса – множество взаимоотношений: я и я, я и моя подруга, я и одноклассник, я и мама,- которые как-то меняются или не меняются, прекращаются или продолжаются. В самом начале Настя отмечает, что хронология событий или нарушена, но при желании мы можем её восстановить, или её совсем нет. Уже с этого момента зритель вводится в круговорот абсурда: «скачущее» во времени действие, несущие чушь преподаватели, люди с головами рыб и рыбы, выпрыгивающие из аквариумов. Весь абсурдизм переходит в мысль о внутреннем крике, который не может вырваться наружу из рыбьей головы на наших плечах, об аквариуме, окружающем нас с четырёх сторон, который практически невозможно разбить.

А потом мы просыпаемся. Это – сон. А может быть и не сон вовсе?

Несмотря на дневное время и будний день, на читку пришло большое количество людей. Многим захотелось высказать своё мнение, но многие и сидели в замешательстве, пытаясь выстроить событийные цепочки и уложить в голове беспорядочные мысли.

Евгений Казачков, драматург: Понятно, что у нас автор молодой очень. Это первая пьеса. И важный момент в том, что есть в ней настоящего, это комментарий автора о том, как он писал текст. Это создаёт какую-то дистанцию, ценность. Думается, это важный шаг для молодого автора – вживить себя в текст, а потом дистанцироваться от него.

Юлия Тупикина, драматург: Да, настоящих моментов в пьесе много; например, то, что героиня в маму кидает книгу. Это же часто случается, что мама бесит. Мама реально бесит. И хочется ударить маму, и тогда агрессию проявлять легко. Хорошо, что автор является честным. Ещё очень настоящей представляется метафора человека-рыбы, я поняла, что ты хочешь сказать: это как у Пола Маккартни «голос безмолвия», то есть метафора безмолвия. Рыба, которая бьется-бьется, а сказать ничего не может. Такие стремления прорваться, прорасти, состояться.

Зритель: Что в этом тексте нового? В каждом из нас существует много нас, то есть один из нас хочет одного, другой – другого, третий – третьего, и совершенно очевидно в этом тексте то, что это – составные части самого автора, разные стороны его Я.

Зритель: Мне интересно, когда вы писали о том, что героиня бросает книгу в маму, о какой книге вы думали? Случайная или определенная?

Анастасия Казьмина, автор: Нет, я не помню, но скорее всего учебник.

Мария Огнева, драматург: Что в тексте есть старого? Это вставная история с мужчиной и его презентацией – такая сцена, с одной стороны, объясняющая, почему рыбы, кто такие рыбы, а с другой стороны (от старого) добавляет абсурда, хотя абсурда и так достаточно.

Зритель: Самое сильное, что меня зацепило в этом тексте – образность. Я действительно представил человека с головой рыбки, то есть рыбы, люди, люди с головами рыб – это сильная образность. Что такое текст для постдраматического театра? Вот он – текст для постдраматического театра, чтобы его полностью раскрыть, нужно искать образность, придумать, что лежит за текстом.

Анна Банасюкевич, театровед, журналист: Выскажусь тоже на эти же вопросы про новое и старое, про этот фрагмент с лекцией. В течение нескольких дней обсуждения пьес мы все время говорим про коммуникативную драму, про потребность и невозможность общения, и вот здесь есть обратная сторона, которую проясняет эта сцена. Обратная сторона коммуникативной драмы – когда мы хотим, чтобы все молчали, потому что как только человек начинает говорить, он проявляет свою человечность, к которой нам приходится подключаться. А если человек молчит, то он чужой, и я не хочу его узнавать. И вот эта сцена – для этого, чтобы показать обратную сторону коммуникативной драмы.

Александр Родионов, драматург, сценарист: Что в этой пьесе настоящего? Здесь «настоящее» в двух смыслах. Есть время, оно движется, оно длинное; куда девается пьеса, когда она закончилась? Она перестаёт быть длинной. Куда девается жизнь, когда она живется? Она не известно где находится. Когда пьеса идёт, когда автор пишет пьесу, которая разворачивается во времени, автор делает что-то на время не похожее. Мы привыкли к этому, иногда мы в аквариум бьемся, но понимаем, что ничего у нас не получится. Автор попробовала сделать что-то с этой проблемой. Автор сделала пьесу, в которой время существует иначе. Так, как оно возможно и существует на самом деле. Есть что-то, что и прошлое, воображаемое, и будущее, когда она будет уже не одна. И это прошлое, и это будущее, близкое к прошлому, вот-вот достижимое, оно – рыбка. Кто-то, существующий в настоящем, но не ты. Кто-то во времени, отсечённый от тебя. Есть время, которое движется и перемешано, но есть и другое, которое всегда и было. Это время, когда автор пьесу писала; это время - сверхкрошечное, сверхреальное мгновение, которое подарено нам, дано. И это – миг. Это объясняет нам все. Эта история о времени, история встречи со временем – возможность увидеть его, лепить его как пластилин, уверенность, что оно не будет необратимо, что ты сможешь изменить его. Вот так автор мыслила, когда работала над пьесой. Вот как автор увидела свой мир. Это право на наше бытие, переложенное на время. Это настоящее в двух смыслах. И оно дарит нам шанс в театре встретиться с настоящим временем, с неуловимыми секундами.

Текст: Анастасия Князькина