О читке «Чёрная коробка» Павла Пряжко

Внеконкурсная программа «Любимовки» в этом году – пять пьес, выбранных театральным критиком Еленой Ковальской: пять пьес, изучающих проблемы времени, свободы и истории. Что лежит в основе (пост)советского общества? Как выстраиваются механизмы подчинения и уничтожения личности? Какие процессы деформируют нашу память?

Вопросы идеологии и критики общественных структур в пьесах Павла Пряжко никогда не бывают поставлены прямолинейно и очевидно. В них нет осуждения – только наблюдение, свидетельство и дрейф в постсоветской повседневности.

В этом, возможно, и проявляется их очевидная гуманистическая и антитоталитарная направленность: в принципиальном отказе от права на единственно верную точку зрения, праве на критику и осуждение. Власть любой тенденциозной, даже самой либеральной идеи всегда авторитарна и всегда выталкивает из себя частного человека. Пьесы Пряжко – наоборот, включают его, как и многообразие возможных вопросов и возможных ответов. Каждая из них – открытая, подвижная система, формирующаяся заново благодаря взаимодействию с каждым читателем или зрителем. 
Пряжко смотрит не на общество, а на человека – личного, живого и значимого даже в самом скучном своем быту. Такой взгляд исключает возможность и оценки, и осуждения.

Герои «Чёрной коробки» существуют одновременно в двух временных точках: 1986 и 2016 годах. 1986 – второй год перестройки, год встречи Горбачёва и Рейгана и возвращения в Москву академика Сахарова. Развитие исторического процесса, кажется, плавно меняет курс, но лишь для того, чтобы вернуться в исходную точку: 2016 – второй год работы новоизбранного президента республики Беларусь, расцвет истерики российского ресентимента и реставрации фундаменталистских ценностей по всему миру.

В 1986 году школьникам Алексею, Марине, Сергею и Валере двенадцать лет. В 2016, соответственно, тридцать два. В 2016-м они вновь оказываются в школе-интернате, где всё, кроме них, как будто возвращается на тридцать лет назад. А может быть, и не возвращается: может, просто никогда и не выглядело по-другому.

Эта ситуация у Пряжко возможна благодаря абсурдистскому сбою, а не фантазийному допущению. Герои выглядят уже взрослыми (пусть они и одеты в школьную форму), стареет и спрятанный когда-то за батареей коробок спичек. Источниками нашего знания о времени, однако, становятся не внешние свидетельства, а сами персонажи: некоторые – радостные и спокойные (они «вернулись в самую счастливую пору своей жизни»), другие – преисполненные смятением и тревогой («в школе-интернате ему никогда не было так хорошо как им»). Тревога, тоска вынуждают персонажей задавать вопросы, становятся источником для критического восприятия мира. Какой сейчас год? В каком доме мы живем? А моя шея? Она такая же как и была?

Беспокойство – способ сомнения в искусственной и абсурдной системе, практика отстранения привычного образа реальности. Такая тактика характерна для пьес Пряжко: конвенциональное восприятие повседневности в его пьесах оказывается подорвано, серые, панельные, однотипные образы 535 фотографий «Я свободен» вырываются из привычного контекста неравнодушным взглядом.

В «Чёрной коробке» тревога и сомнение становятся стратегией сопротивления навязанной извне системе. Условное возвращение во времени лишь дает возможность начать задавать вопросы: какой сейчас год? Сколько мне лет? В каком доме мы живем? Чья это муха?

Но задавать их нужно постоянно: это единственный способ справиться с абсурдным порядком и отчуждением.

Персонажей, кажется, легко разделить по принципу отношения к реальности: готовые принять ее (Алексей, Марина) и сомневающиеся в происходящем (Сергей, воспитатель Владимир Павлович). Валера, подбрасывающий за диван пустые бутылки и мертвых птиц, герой, противодействующий порядку, но, возможно, понимающий его лучше других. На такой системе легко выстроить дидактическую концепцию о революционерах и функционерах в пространстве постсоветского мира. Легко, но подобный подход Пряжко, кажется, чужд. В «Чёрной коробке» идея не кристаллизуется, текст скорее скользит по ее поверхности, постоянно разрушая готовящиеся структуры.

К пьесам Пряжко вообще невозможно подходить с попыткой найти строгую интерпретацию и внятный ответ: нет интерпретации, нет ответов, нужны принципиально иные стратегии анализа и исследования текста.

Читка, режиссером которой стал Михаил Угаров, скорее сопротивлялась тексту и его интонации. «Чёрная коробка», как и многие другие пьесы Пряжко, строятся на почти беккетовской ритмической структуре, закольцованном воспроизведении фраз, возвращающемся то и дело счету Марины: 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10. 9, 8, 7, 6, 5, 4, 3, 2, 1.

Вопросы учеников к воспитателям – а правда что у вас есть любимчики? А Владимир Павлович в библиотеку придет? – построены по одному принципу и, раз за разом повторяясь, организуют ритм и архитектуру пьесы.

Актеры, включая самого Михаила Угарова, исполняющего роль школьницы Марины, подчеркивали скорее комическую, гротескную сторону редуцированного языка пьесы. Через эмоциональное интонирование снималось привычное для текстов Пряжко отчуждение от персонажей: обычно его герои не действуют самостоятельно, от своего имени, являясь скорее частью рассказа. Ремарки у него как будто часть текста роли, их необходимо читать, а не воплощать сценически, что автоматически ставит актера в позицию рассказчика и отделяет от персонажа.

Текст: Маргарита Емелина

Фото: Дарья Аксёнова