Интервью с драматургом Константином Стешиком

Минский драматург Константин Стешик принимает участие в Любимовке уже в четвертый раз. В этом году его пьеса «Грязнуля» вошла в off-программу фестиваля. Константин, который во время обсуждения скупо отвечал на вопросы переполненного зала, поделился с нами своими мыслями о пьесе, о прошедшей читке и о собственном видении театрального процесса.

Белорусского театра не существует. В основном это такой театр театрович, где все заточено на декорации, на театральность в худшем смысле слова. Остается постоянное пережевывание одного и того же: Чехов, Островский. Современное очень редко звучит. Есть попытки сделать современный белорусский театр, но все важные события с белорусскими драматургами происходят в России. Все наши мероприятия, постановки – это подтягивание штанишек: если старший брат одобрил, значит, можно.

В Белоруссии драматургов не воспринимают всерьез, несмотря ни на какие заслуги, премии, участия. Серьезные шаги в театральном направлении только тогда принимаются во внимание, когда подтверждаются в Москве или где-то еще. Мы все как драматурги никогда в жизни в Белоруссии не состоялись бы, если бы не было Любимовки, Новой драмы, постановок в России.

Я за любого зрителя вообще, я не выделяю каких-то особенных «потребителей» своего творчества, мне хочется, чтобы оно много кому было интересно. Сейчас в Купаловском театре в Минске официально занесена в план постановка «Спичек» – моей прошлой пьесы. Мне очень хочется, чтобы она стала спектаклем. Если это случится, то туда пойдут обычные люди, простой зритель.

Мне очень важно поменять оптику восприятия у людей, потому что в Белоруссии сейчас театр воспринимается как пространство для некоторой прослойки, которая считает себя ценителями искусства и приходит в театр для того, чтобы прийти в театр, а не ради постановки или рефлексии. Мне важно, чтобы после просмотра спектакля человек вышел, и в нем что-то происходило, чтобы его зацепило, и спектакль длился дальше, чтобы горько стало.

Мне очень интересно вытаскивать зрителя из его зоны комфорта. И я всеми средствами добиваюсь этого. Я не люблю удобные вещи. И текст «Грязнули» тоже во многом намеренно сделан неудобно.

Мне очень понравилась читка именно тем, что она неудобная, мучительная – так и надо. Этот текст мучительный. Он не должен восприниматься как легкий или игривый. В нем должно быть неуютно. Я видел, что актеру было очень тяжело читать в едином ключе, не сбиться. Я сначала не совсем догадался, а потом до меня дошло, что это специально сделано, что это монотонное прочтение, оно работает как раз.

Главный герой пьесы «Грязнуля» – это текст. Здесь не так важно, что случается в тексте, сколько важны приключения текста самого по себе – как он преобразуется, какие с ним трансформации происходят или не происходят. Это вызывает определенное воздействие – и это было заметно. Если бы на читке было просто скучно или просто спать хотелось, не было бы живого обсуждения. Мне хотелось реальной полемики, вербальной драки по крайней мере, чтобы была полярность мнений. Тут она случилась, и это очень хорошо, это важно для меня.

Для меня основные критерии успешности текста – если существует большой разброс мнений и если смеются. Главное, чтобы смеялись. Если не будут смеяться, значит, не получилось. Когда засмеялись, я очень радовался, смех – это самая главная реакция. Я не пишу комедию. Я занимаюсь тем, что пишу именно такие вещи, которые, не выглядя комедией, не будучи намеренной комедией, смешны. Я стремлюсь делать смешным несмешное, довести градус серьеза до такого абсурда, чтобы было смешно, чтобы люди воспринимали это на другом уровне.

Фильм по моей пьесе был бы классный. Для фильма можно переработать сценарий, чтобы воплотить все визуальными средствами. Но чтобы это было смешно. Чтобы страшно было и смешно – для меня это главные составляющие вообще любого текста. Если просто страшно или просто смешно – это не так интересно. Мне нравится, когда есть столкновение ужасного и комического, тогда получается такая тоненькая линия между смыслами, по которой очень интересно двигаться. Восприятие очень своеобразно работает в этом случае – рождаются новые смыслы. Когда у автора есть просто задача рассмешить или просто напугать, он справляется с этой задачей – и все, на этом все кончается. Но если происходит столкновение желаний рассмешить и напугать, оно вызывает некоторый шок. Я очень хочу, чтобы был именно такой шок: как может быть одновременно страшно и смешно? Это заставит внутренний рефлексивный маховик вращаться, и человек начнет думать, у него работа начнется в голове. Моя цель – добиться именно такой внутренней работы человека.

Есть такое понятие – обсессивно-компульсивное расстройство, когда у людей наблюдается обостренное желание контролировать реальность, они боятся упустить какие-то детали. Пьеса еще и про эту обсессию, когда человек, страшась пустить реальность на самотек, делает все для того, чтобы она не вышла из-под контроля, а она выходит. В тексте описаны типичные действия, которые совершают люди, страдающие таким расстройством. Они по десять раз проверяют, закрыли дверь или нет, выключают по нескольку раз плиту, проверяют все ручечки – ровненько ли стоят. У меня есть некоторая склонность к этому, я тоже иногда очень боюсь выпустить реальность из-под контроля и боюсь, что она вдруг расползется. Страх человека с обостренной чистоплотностью – это ведь тоже определенный сдвиг. Человек по своей природе неряшлив, а в пьесе доводится до абсурда ощущение того, что происходит, когда реальность выходит из-под контроля.

Читки – это классные вещи, мне очень нравится идея театра читок. Мне интересно слушать пьесы, потому что тексты на бумаге и тексты прочитанные – это совершенно разные вещи. И, конечно, очень часто от читок зависит судьба произведения. Я считаю, что для драматурга, который только начинает что-то делать, очень важно услышать свой текст – это совершенно не то, что просто его читать. Пьеса для чтения и пьеса, поставленная хотя бы в формате читки, – очень разные вещи. Часто то, что на бумаге в виде текста кажется очень удачным, при прочтении теряет какие-то краски: где-то проваливается, где-то оказывается слишком длинным. Поэтому так важно воплощение пьесы в живую речь.

Я за бедный театр. Мне, например, достаточно читки, я с удовольствием слушаю. Я очень люблю, когда театр у человека в голове происходит, и мне совершенно не обязательно внешнее, визуальное подтверждение того, что звучит. Мне важны правильно поставленные интонации, голос и режиссерская подача, они очень многое меняют.

В театре важнее всего озвучивание и текст. В кино кроме этого есть и визуальная составляющая. Кино можно вообще снять без единого слова, чтобы все было понятно. Есть, конечно, пластический театр, но, если мы говорим о театре драматическом, очень важно, чтобы текст звучал.

Мне нравится возможность побывать в разных ролях – не писать во всех направлениях одинаково. У меня тексты конкретно драматургические – они именно драматургические. Там диалоги, с живой речью все нормально. Тексты прозаические написаны вообще в другом ключе – они сложные, перегруженные, где-то ненамеренно, а где-то намеренно. Мне интересно в разных направлениях двигаться – я пробую и так, и так, и так. У меня есть поэтические тексты, стихи – и они совсем другие, иронично-саркастические, со своеобразной интонацией.

Я формалист. Мне очень важна форма, очень важно, как сделан текст и как работает прием превращения живой речи во что-то застывшее, в четкую архитектурную конструкцию, где нельзя ничего убрать или добавить, где невозможно все рассказывать так, как в разговоре. В «Грязнуле» я хотел показать речь человека, который помешан на порядке, на организованности реальности – чтобы все было четко. Поэтому он говорит очень устойчивыми оборотами, литературным языком – это его сущность. Если бы история была рассказана разговорной речью, ничего бы не получилось. Мой герой говорит сложными конструкциями, это внутренняя организованность его реальности, он так живет.

Текст: Анна Юсина

Фото: Даша Каретникова