О читке пьесы «Грязнуля» Константина Стешика
В расписание Любимовки в этом году, помимо конкурсной программы, вошли тексты off-пограммы, отобранные театральным критиком Еленой Ковальской. В первый день фестиваля была показана читка пьесы Константина Стешика «Грязнуля» в режиссуре Александры Толстошевой.
«Умоляю вас, никогда не забывайте закрывать дверь в квартиру! Слышите? Никогда!» - негромкий голос артиста Дениса Сарайкина в течение полутора часов монотонно читает монолог героя, в жизнь которого из однажды незакрытой двери вошел персонифицированный тошнотворный ужас. Актер тщательно выдерживает единую интонацию своей речи, в ней нет никаких спадов, всплесков – сплошная безысходность. Одинокий голос окутывает зрителей и погружает всех в ситуацию тотального кошмара, в который попадал персонаж пьесы. Как и он, все сидящие в зале ждут конца – и какого-то разрешения конфликта.
А конфликт на первый взгляд довольно простой: инфернальная грязнуля мстит педантичному аккуратисту и чистюле, оставляя всюду омерзительные следы жира и волос. Намеки на причину мести появляются где-то в середине пьесы: у героя умерла сестра, с которой он ссорился из-за ее неряшливости, а в последнюю встречу и вовсе выгнал из квартиры. Но сюжет и поиск причинно-следственных связей отходят в пьесе на второй план. Вперед же выдвигается общее гнетущее состояние и предельно натуралистичные описания, настолько перенасыщенные деталями, как будто персонаж рассматривает все происходящее через стекла микроскопа. В итоге, уже на тридцатой минуте читки сидящие в зале зрители начинали почти физически страдать от беспросветно гадливой картины липко-жирного и волосатого пространства.
Отличительной чертой пьесы стало то, что монолог героя написан правильным, литературным языком и больше похож на рассказ, чем на живую речь. Текст, воспроизводящий манеру говорить, стал тем самым правдивым зеркалом, в котором отражается персонаж, помешанный на правильности, но ограниченный в области чувств. По словам автора «Грязнули» Константина Стешика, именно текст и является главным действующим лицом пьесы.
После читки зрители поделились своими ощущениями и мыслями.
Полина Бородина, драматург: Для меня эта пьеса началась как «Маша и три медведя»: «Кто сидел на моем стульчике? Кто лежал на моей кроватке?», потом все продолжилось в «черной-черной комнате» саспенсом, а закончилось «Мойдодыром». Все это время я задавала себе вопрос, чего же хотел от меня автор. И я придумала только то, что он хотел держать зрителя в ощущении саспенса. А это ощущение выматывает, тогда ты выходишь в энергосберегающий режим и выключаешься.
Юлия Тупикина, драматург: Для меня это текст про чувство вины. Самое главное во всем – то, что случилось между героем и его сестрой. История их отношений не рассказана, есть только намеки на это. Кажется, что-то происходило, возможно, инцест, возможно, что-то еще. И чудовище – это чувство вины, которое героя гложет и преследует. Мы видим историю его душевных мук, как если бы его душу вынули, вывернули и показали: смотрите, что-то страшное в ней происходит.
Олег Лоевский, театральный критик: Я хочу сказать, какая замечательная пьеса «Спички» Константина Стешика была представлена на прошлой «Любимовке». В этой же пьесе, как только формулируешь ее смысл, становится еще хуже. Вина перед сестрой, предчувствие смерти, внутренние муки и непонятые страхи – как только это осознаешь, становится совсем невыносимо. В какой-то момент я начал ощущать, что передо мной – пародия на психоделические тексты, в которых выясняются неопознанные страхи и несуществующие вины. Пока это было непонятно, пока текст бродил в мохнатых-волосатых образах, еще было ощущение саспенса, но как только прозвучала смерть сестры – все закончилось, история сформулирована.
Вначале физиологическое ощущение незакрытой двери было замечательно описано: есть предчувствие беды, потом беда превращается в пародию, потом – в самопародию, а потом – немного смысла.
Александр Демченко, драматург: Для меня, с одной стороны, это история прощения, а с другой, история удавшейся мести. Все выражается литературным языком рассказа, потому что герой бессердечен, он заправский юрист, он говорит формулировками и не может оправдать свои чувства как-то по-другому, он выстраивает такие сложноподчиненные предложения и деепричастные обороты, потому что в нем нет чего-то человеческого, и ситуация с сестрой в конце его как-то меняет. Текст достойный, сильный, необычный. Но он слишком литературный – это рассказ.
Михаил Дурненков, драматург, арт-директор «Любимовки»: Мне хочется об этой вещи рассуждать в категориях современного искусства, которое подразумевает контекст. У меня есть контекст знания того, что делает Константин Стешик. Мне интересно эту вещь рассмотреть как предложение театру. Я знаю, что Стешик – формалист. Человек, который формой рассказывает о чем-то для него важном. Много было моментов, где смешно становилось. Но если читать жанровую вещь вслух, ирония возникает сама собой, а интересно в данном случае обойтись без иронии. Но мне кажется, что Стешик предлагает делать этот текст совсем без иронии. Тогда мне интересно было бы услышать этот текст и подумать об отношении к нему внутри себя, и отстранение, которое возникло здесь, в пространстве сцены, оно возникло бы у меня в голове – для меня это хороший показатель современного театра.
Анна Потапова, режиссер: От пьесы осталось очень странное ощущение, отличное от всех остальных пьес Кости. Ему никогда не нужно было какое-то рациональное оправдание ощущению параллельной реальности, которая вторгается в жизнь через незапертую дверь, через что-то еще. При этом я имею в виду не мистические ужасы, а какую-то другую реальность, видимую краем глаза. И вдруг он начинает меня поражать лобовым ходом – сестра, вина, сложные отношения, и в этом я увидела «оправдалово-объяснялово». Это немного остановило нас, и запутало.
Павел Ржевский, режиссер: Этот текст очень важен и современен, потому что он меня как режиссера ставит в тупик и задает мне такие вопросы, на которые я не нахожу ответа сразу. Первый вопрос касается восприятия: вначале, когда я слушал пьесу, она напоминала мне рассказы Кортасара, потом вспоминается Кафка «Превращение». Были очень смешные моменты. Автор пытается расширяет эти границы восприятия. Второй вопрос: почему этот текст мне предлагается как театральный? Почему это театр, а не литература, рассказ или что-то другое? Мне кажется, этот вопрос очень важен для этого текста.
Иван, зритель: Мне показалось, как любителю жанру триллера, что это ближе к «Бойцовскому клубу» Паланика. Когда все заканчивается сценой в поезде, герой вспоминает, то было, а у меня возникает большой вопрос – а было ли? Не получается ли так, что эти воспоминания стали замещающими? В пьесе этот вопрос тоже открытый.
Олег Зинцов, критик: Для меня этот текст ставит важную проблему некоторой исчерпанности языка для жанров ужасов или триллера и пародии на них. Именно отсюда возникает ситуация неразличимости, непонятности нашей реакции: смеяться или не смеяться? Мы не понимаем, всерьез это или не всерьез?
Евгений Казачков, драматург: Мне тоже кажется эта мысль важной и интересной, потому что это высказывание не только о сюжете, но и о состоянии нашей коммуникации, и о состоянии культуры и восприятия. Это и серьезно, и несерьезно одновременно, и, более того, мы понимаем, как это сделано, и мы следим за тем, что там происходит, и одновременно мы открыто играем в то, как это сделано.
Можно сказать: смотрите, я беру вам жанр ужасов – вы знаете, что это такое? – знаете – а я сейчас буду им рисовать, вы будете видеть, что я рисую, и будете следить за моей мыслью. В этом интерес этот пьесы. Она и является ужасами, но и делает вид, что она ужасы. Костя играет с нашим восприятием намеренно, давая нам посмеяться и увидеть, как это было сделано.
Александра Толстошева, режиссер читки: Спасибо Денису (Денис Сарайкин – актер) за то, что он стойко выдержал мою просьбу читать до конца так, как я попросила его читать, а не пытаться быстрее закончить. Прочитать это два раза невозможно – это не плохо, не хорошо, это факт. Хочу сказать, что мы делали читку всерьез. Очевидно, что какая-то ирония в тексте заложена, – никуда от нее не денешься. Мы сейчас привыкли все воспринимать на какой-то страшной границе – никогда не знаешь, над нами смеются или над нами не смеются, мы всегда немножко на стрёме находимся.
Константин Стешик, драматург: Я скажу по поводу серьезности. Я всегда хочу сделать так, чтобы серьезные вещи были смешными. У меня убежденность, что только тогда они работают. Поэтому, когда смеются, я считаю, что все получилось. Когда смеялись сегодня, я очень радовался.
Почему таким языком написано? – Нужно было сделать, чтобы персонаж выглядел максимально формальным. Просто в этой пьесе персонажем является текст. Здесь главный герой – текст.
Текст: Анна Юсина
Фото: Даша Каретникова