О читке пьесы Михаила Башкирова «Новый Свет»

Воплощенная. А ты знаешь, что там целый огромный мир? Там есть леса, долины, реки, озера и даже целая песчаная пустыня. Там тебя ждет целый новый свет.

Листок. Знаешь, старуха, я однажды залезла на огромную сосну. И мгла была до самого горизонта.

… Жили-были три женщины: мать, дочь, и старуха, которая пришла к ним из мглы, чтобы проповедовать слово божие. Три женщины – три пути, и нелегкий выбор, который каждая из них должна сделать для себя.

В иносказательной притчевой форме, сплетенной из метафор и снов, автор рассказал историю о зарождении религии и крахе старого мира. О том, что вера не всегда истина, а истина не всегда добро. Михаил Башкиров хотел написать пьесу о чуде, а написал о свободе. О преодолении границ. Потому что мгла существует только до тех пор, пока мы в нее верим, а на смену мгле неизбежно приходит свет. Новый.

Уже не раз отмечалось, что жанр антиутопии приобрел в современном искусстве большую популярность. Едва ли не в каждом втором новом романе, фильме, пьесе место действия переносится в воображаемое постапокалиптическое будущее, будь то земля, выжженная атомной войной, или технологический ад в духе «восстания машин». Но если ракурс кинематографистов все больше расширяется «во вне», подгоняемый безудержным стремлением скорее показать нам в деталях и подробностях все ужасы и красóты альтернативной постапокалиптической реальности, так чтобы для воображения уже просто не осталось места; то взгляд современных драматургов наоборот максимально сужается «во внутрь», отбрасывая все прочие классические атрибуты фэнтези как шелуху – за ненадобностью. В прицеле объектива новой драматургии – жизнь человеческого духа, а картины макабрического будущего — лишь декорации, в которых эта жизнь в отрыве от повседневного контекста вдруг предстает перед нами в свободной от цивилизационного «мусора», почти первобытной обнаженности.

На обсуждении пьесы молодого московского драматурга Михаила Башкирова «Новый свет» о жизни после «огня, обрушившегося на землю», и о религиозной фанатичке-проповеднице, которая знает, что по ту сторону мглы, стало очевидно: несмотря на то, что всеми ожидаемого «конца света» в 2012 так и не случилось, мрачные апокалиптические настроения никуда не исчезли. Ясно и другое: жанр антиутопии в новой драме явление не локальное, а повсеместное, с годами не теряющее своей актуальности. А это значит, что драма, как род литературы, во все времена наиболее чувствительный к нерву времени, точно сейсмограф чутко улавливает и транслирует общий страх и тревогу за судьбу мира, в котором мы живем.

Евгений Казачков, драматург: Интересно, особенно в контексте нашего фестиваля, что появился ряд пьес, в открытую говорящих на тему религии, причем не в социальном контексте, то есть не о ее социальной роли, а о том, что, собственно, такое религия, что там внутри, как она взаимодействует с природой человека, с природой окружающей нас, с культурой. Это какое-то очень интересное и важное движение. Что мне нравится в пьесе Михаила, хотя речь там идет исключительно о каких-то религиозных верованиях, в ней нет элемента проповеди. Он предъявляет нам вещи в отрыве от смысла, который мы вкладываем в них сейчас. Он отрывает их от современного контекста и попросту говорит о том, что эти вещи могут быть перетасованы как карты. И восприниматься совершенно под другими углами, при том, что мы будем использовать ту же терминологию, те же слова.

Татьяна, зритель: Пьеса «Новый Свет» - и о чуде, и о том, что мы всегда противодействуем ему. Дуализм заключается в том, что у всего есть темная сторона. С одной стороны, она (проповедница) приходит, чтобы спасти, но с другой стороны она давит. Мне очень нравится, что там нет ответов, только большое количество вопросительных знаков, чтобы мы сами могли подумать, что у всего есть обратная сторона. Во всяком человеческом воздействии на другого человека, на самом деле, наступает момент, когда это переходит границу свободного выбора.

Олег Липовецкий, режиссер, отборщик фестиваля: Со мной давно не было такого, чтобы я забывал кто я и где я, чтобы я был настолько погружен, и мне было так интересно. Я уже читал пьесу, теперь я слушаю, и мне снова интересно. Понятно, что и читка была замечательная, и автором много заложено. И я все время, как ни странно, вспоминал пьесу «Концлагеристы». Но если там речь идет о внешних границах, то здесь – о границах внутренних. Вообще после этой пьесы у меня возникло такое ощущение, что границы – они только внутренние, внешних границ нет. Недаром, когда убивают последнего мужчину, который верит во мглу – мгла исчезает. Воплощенная – тоже некий духовный сталкер, который пытается увести персонажей в другую зону. И чудо, которое с ними случается, происходит, собственно, вследствие разрушения внутренних границ. Но за разрушение этих границ они все время расплачиваются. За чудо надо платить.

Нияз Игламов, театральный критик, отборщик фестиваля: Большое спасибо за пьесу, за читку. Мне кажется, что это очень важный текст для того движения, той эволюции, которую претерпевает сегодня наша драматургия. И прежде всего важность для меня заключается в том, что эта пьеса способна существовать на любой репертуарной сцене. Если люди решатся на такие темы говорить, то она вполне репертуарная. То есть это не некий странный текст, это вполне литературным языком написанная пьеса, очень напоминающая володинский цикл. Что-то в ней есть и очень чеховское. Как правило, автор, написав хорошую вещь, сам того не ведая, может быть даже сужает ее тематическую, содержательную часть. Ему кажется, что он написал об одном, а мне — что совершенно о другом. Вообще сейчас человеческая цивилизация вступает в некий новый этап. Это не то, что бы хорошо или плохо, я не знаю, как это оценить. Но я предвосхищаю, как один из возможных путей развития человеческой цивилизации, – возникновение неоязыческих культов, религий. Потому что традиционные религии себя абсолютно исчерпали, они морально опустошены. Почему я вспомнил о Чехове? Потому что здесь нет явного конфликта, нет четкой диспозиции сил. Больше всего я люблю, читая драматургические тексты – это когда ты видишь, что автору одинаково интересны все персонажи, он не обличает одну группу героев, не возвеличивает другую, для него каждый из персонажей важен, имеет свою логику развития, право на существование, и поэтому у него нет ответов, он задает вопросы. И это самое главное.

Марина Крапивина, драматург: Эта пьеса даже не столько о зарождении чуда, это пьеса о свободе. Потому что самое сложное – это «уйти в дебри». То есть просто пойти по какому-то интуитивному пути, неизведанному.

Юлия, зритель: Вот уже сказали, что эта пьеса очень театральна, а я сидела и думала о том, что основное ее качество – кинематографичность. Здесь очень важны взаимоотношения героев с какими-то состояниями, которые можно только представить: с водой, с воздухом, с рыбой. Все передается через слова, причем передается так точно, словно автор плетет вязь. Каждый, конечно, представляет что-то свое. Мне представляются солнечные блики, лук с колчаном и стрелами, но не в театре, а вкинопространстве. Я думаю, это один из лучших текстов для зрителя, потому что ты можешь сидеть с закрытыми глазами и представлять. И читка была потрясающая, потому что голос и тембр тоже создавали у каждого свое отношение с какими-то воображаемыми пространствами.

Наталья Пивоварова, декан театроведческого факультета (ГИТИС): Категорически не согласна, что это пьеса про чудо. Мне очень близко рассуждение Марины про свободу, и про эти разные цивилизации, которые рушат одна другую. Воплощенная приходит в естественный мир с какими-то, действительно, темными, и, может быть, в чем-то абсолютно непривлекательными законами, но вместе с тем, она первая рассказывает, что такое «макаров», и для чего он, собственно, существует. То есть здесь происходит явное соединение биологического человека и то, что называется человека «цивилизованного». Эдакая «культура», которая приходит в пространство, где еще не знают всего того, что знает человек, обреченный знанием культуры. И она сеет жестокость в естественном мире. Понятно, что этот мир такой же неправильный, такой же жестокий, но это «свой» мир. Знаете, есть такой замечательный фильм «Из Африки», который я очень люблю. Там есть сцена, где европейка учит африканских детей, и герой, которого играет Роберт Редфорд говорит ей: зачем ты их учишь? Это же абсолютно бессмысленно. Она удивляется: ну как же? Это же наша земля, мы должны цивилизовать их. А он отвечает: это глубочайшая ошибка. Это не «ваша» и не «наша», это «их»! Вот есть некая другая, чужая жизнь, в которую приходят по отношению к этой жизни посторонние (очень характерный момент для культуры ХХ века), которые пытаются изменить эту жизнь, пытаются выстроить ее по своим законам. А на самом деле, и здесь, безусловно, присутствует такой антиклериканский мотив – эта современная христианская цивилизация оборачивается не добром и не чудом. Это чудо на самом деле от дьявола, это дьявольское чудо, и актриса это потрясающе делает. Поэтому для меня эта пьеса, конечно, о свободе, но о свободе зрителя, о свободе нашего общества, которое должно понимать, насколько оно может подчинить себе другую культуру, насколько оно, это цивилизованное общество, может сломать, уничтожить старую культуру, построить многоэтажки, заставить людей ходить в церковь, есть вилкой и ножом и так далее. Мне кажется, это такая страшная пьеса об античуде, она очень о социальных проблемах, которые в обществе сегодня существуют.

Антон, актер: Во-первых, мне показалось, что эта пьеса антиинтуитивна, потому что сознание (зрителя) по привычке цепляется за какие-то шаблоны, которые не срабатывают. Сначала, да, пьеса напоминает драматургию Володина с его притчами, метафорами, связанными со средневековой и первобытной жизнью, потом, когда начались явные «миракли», мне показалось, что это сейчас будет жанр религиозной фантастики. И когда начался третий этап явного такого конфликта стандартной религии с «истинной», я бы даже сказал – истовой, я подумал, что сейчас начнется такое некое моралите, которое удариться куда-то в сторону сектантства. Когда меня обманули и в третий раз, я понял, что автор, режиссер и актрисы добились как раз того, чего от зрителя и надо добиваться: некоего момента сопереживания, потому что я никак не мог понять, где здесь «наши»? Но, честно сказать, я не вижу эту пьесу на большой сцене, то есть я не вижу, как это может выйти из текстового поля. Меня бы вполне это устроило, как радио спектакль. Я понял, что я просто с удовольствием бы ее еще раз послушал, потому что, мне кажется, что в тексте достаточно всего. И визуализация этого процесса может просто «растащить» все эти мысли, которые туда автор заложил.

Сергей Чехов, режиссер читки: Я просто хотел добавить, что на мой взгляд, правильные здесь прозвучали мысли о свободе. У меня-то как раз не остается от пьесы удручающего и тяжелого впечатления. У меня остается ощущение, что героиня Листок интуитивно, руководствуясь какими-то первобытными инстинктами и простыми помыслами, открыла очень большую правду для себя. И она пытается ее в конце сказать матери. Она пытается сказать, что не винит ее в ее выборе, не винит в том, что она ушла в тот монастырь. И пытается сказать Воплощенной о том, что в мире есть и должно быть все: и такая религия, и другая. Все есть и должно быть. И мы вместе с актерами нашли эту историю – что Листок для себя открывает объективность мира. Он такой, какой он есть. И еще за счет того, что персонажи помещены в такое постапокалиптическое пространство, где стены цивилизации разрушены, и они больше ничем не защищены от этой вселенной, возникает такое ощущение… героиня как будто бы почувствовала себя частью этого целого.

Елена Белова

Фотоотчет с читки на официальной странице фестиваля в Facebook

Фото: Юлия Люстарнова