Иван Вырыпаев на «Любимовке-2015»
Имя драматурга Ивана Вырыпаева, участника внеконкурсной программы фестиваля, который вчера впервые и самолично представил широкой аудитории свою новую пьесу «Солнечная линия», упомянули еще во время мастер-класса «Драматург минус подстрочник» Саши Дагдейл. В гостеприимном и уже успевшем стать родным новом кирпичном подвальчике Театра.doc, под чириканье дроздов и соловьиные трели, о Вырыпаеве уместно вспомнил Вячеслав Дурненков, и вот в какой связи. Задача переводчика во все времена была нелегка, но двадцать первый век со своим прогрессом и передовыми технологиями подвергает бедного труженика слова все новым и новым испытаниям. Ладно бы языковые особенности и витиеватые смысловые конструкции, ладно бы ритм и фактура. Но как быть с пьесами современных русских драматургов, когда сам авторский текст (в случае Вырыпаева или Пряжко) написан на хорошо знакомом любому русскому человеку, и совершенно непонятном, к примеру, немцу языке «плохо переведенного американского телесериала»; или же языке пресловутых социальных сетей, без которого не обходится теперь почти ни одна современная пьеса – речь активных интернет-пользователей, для которой Дурненков даже сочинил лаконичный термин: «устно-письменная»?
Саша Дагдейл отвечает искренне, без заигрывания с профессией: «Пьесы Вырыпаева на английском балансируют на грани бессмысленности».
Очевидно, что новоизобретенные языковые формы требуют от переводчика поиска оригинальных ключей и подходов, никогда прежде не использовавшихся выразительных средств. В эпоху тотальной коммуникации, во времена «Фейсбука» и «Инстаграма» общий язык нам, оказывается, еще искать и искать.
Интересно, что именно о границах локальных, межличностных, о той черте, между «я» и «другие», которая проходит глубоко внутри каждого из нас, о неустанном поиске взаимопонимания, об отчаянной жажде единения и, конечно, о любви, как вечном, негасимом источнике этой жажды написал Вырыпаев свою новую пьесу.
За основу для «Солнечной линии» драматург взял ситуацию, которая близка и понятна, наверное, каждой супружеской паре на свете: безобразный, изматывающий и совершенно нескончаемый ночной кухонный скандал.
На часах – пять утра, и есть только он и она. Позади – семь лет совместной жизни и не рожденный ребенок, впереди – весна и последний взнос за кредит, а между – непреодолимая стена, та самая «солнечная линия», и «абсолютное непонимание всего». И нет никакой возможности прекратить все это, есть только один единственный путь – навстречу, и результат должен быть только один.
«Комедия, в которой показывается, как может быть достигнут положительный результат» - так определил жанр пьесы сам драматург. И телесериальный язык комедии, действительно, очень смешной, потому что узнаваемый. Предрассветные склоки Барбары и Вернера в стремительном, легком исполнении Ивана Вырыпаева (кстати, стоит отметить, что именно благодаря «Любимовке» зрителю представилась возможность пережить уникальный театральный опыт – услышать «голос» автора, то есть услышать пьесу в самом что ни на есть ее исконном виде, «про то, о чем писалось») тут же разлетелись ворохом цитат.
- А ты не хотела бы немного потанцевать? Давай, представим, что сейчас играет музыка.
- Давай, тогда сразу же представим, что мы уже танцуем.
Но кажущаяся легковесность – всего лишь конструкция, за которой на полном серьезе кроется главный, не дающий покоя вопрос. Как же все-таки эту солнечную линию преодолеть? Как пробиться сквозь непробиваемую стену, обрекающую тебя, меня, каждого из нас на тотальное и бесповоротное одиночество? А ведь острее, больнее всего эту преграду ощущают, конечно, любовники.
- Могла бы ты просто принять меня таким, какой я есть?
- Мог бы ты понять меня?
- Почему ты просто не можешь сделать шаг мне навстречу?
- Почему бы тебе самой не сделать этот первый шаг?
Эти вопросы, просьбы, обвинения, требования, которые попеременно, в разных вариациях, без устали бросают друг другу главные герои, как до них бросали сотни и тысячи таких же несчастных, просто не имеют ответа. «Нам никогда не перейти эту солнечную линию, - заявляет Барбара, - но и расстаться мы тоже уже не можем… мы склеены друг с другом каким-то кармическим клеем, мы с тобой слиплись как две ракушки и не можем разлепиться… перестать быть собой нам не удастся, а пересечь черту навстречу друг другу, мы не можем, потому что, для этого, нам нужно было бы перестать быть собой».
«Мы видим двух персонажей, которые никак не могут ни о чем договориться, и выйти из какого-то клинча-конфликта, - говорит на обсуждении пьесы Вячеслав Дурненков, - телевизионная реальность, на самом деле не дает образа выхода из конфликтов, но прекрасно представляет эту жвачку диалога, из которого выхода нет. Мы не знаем, как это завершить, как о чем-то договориться, как пересечь эту линию солнечную. Нигде этих образцов нам не дано».
Но в финале Вырыпаев выход все-таки дает, и он несколько смущает своей, кажущейся на первый взгляд, простотой: стать не теми, кто мы есть. Притвориться другими, чтобы, наконец, по-настоящему сказать друг другу самое важное.
Развивая тему о методе, который драматург разрабатывает последние годы, Евгений Казачков вспоминает представленную два года назад здесь же на «Любимовке» пьесу «Летние осы кусают нас даже в ноябре» и предлагает нам совершенно иной уровень и глубину понимания финала «Солнечной линии»: «Единственным живым средством общения, которое мы можем без иронии использовать – намеренная отстраненность, жанровость, шаблонность: эти конструкции, которые мы заимствуем, может быть, откуда-то, они нам помогают, на самом деле, общаться и говорить о серьезных вещах, не чувствуя себя странно. Это очень интересно, созерцать эти конструкции, пользоваться, разговаривать. И мне кажется, здесь, в этой пьесе произошел выход на новый уровень. Это не школа переживания, мы намеренно играем жанр, мы играем в какой-то странный перевод. И здесь, оказывается, тоже кризис – мы не можем друг друга понять и договориться на этом пути. Но финал пьесы говорит о том, что только сверхмаска и сверхотстранение парадоксальным образом помогают персонажам соединится и быть искренними! То есть это уже какое-то отстранение в квадрате и даже в кубе, которое на каком-то космическом уровне помогает достичь взаимопонимания. Наше желание понять друг друга не может быть остановлено стеной, мы достаточно креативные выдумщики и сложные люди, чтобы даже стену превратить в способ общения».
О сверхотстранении говорит и сам Вырыпаев, только уже не в связи с текстом самой пьесы, но в связи с театром вообще: «Когда пишешь пьесу, особенно когда делаешь это уже много лет подряд, ты начинаешь понимать механизм, вдруг ты начинаешь понимать, что пьеса – это просто какая-то заданная форма. Это поток жизни, который ты вдруг раз! остановил, и вот эту жизни заключил в определенную форму, придал ей определенный механизм, как ноты. Или как поэзия оп! и она теперь вот так звучит. Она живая внутри, это динамика, но она застывшая немножко, для видимости, как стол, как предмет. А теперь, что если мы расширим границы, и увидим, что «сейчас» – это тоже пьеса. Я же тоже говорю текст, значит это тоже созданное произведение. А теперь: почему я это знаю? Как я могу это знать? Значит я за этой пьесой. То есть я выхожу «за». И самая главная задача театра – показывать это «за», то есть ты все время границы раскрываешь, перспективы еще шире. Сначала ты видел так, а теперь вот так. И ты обретаешь еще больше себя. То есть, если «сейчас» - это пьеса, тогда я не совсем Иван Вырыпаев, я тот, кто понимает, что сейчас – это Иван Вырыпаев, значит я еще «за», а если я еще понимаю, что тот, кто понимает… и так далее. И теперь я еще больше «я», и это «я» может продолжаться еще дальше и дальше. И это очень интересная, глубокая вещь, ты постигаешь структуру вселенной, как она вообще устроена. И появляется эта пресловутая «осознанность» о которой все говорят, и которая уже превратилась в общее место. Но она же не мистическое учение, она – реальность, которую ты смотришь. И вот это, мне кажется, важно в конструкции. Вот почему так важно жанровое искусство, потому что есть границы, рамки, и ты их видишь».
Внезапно и само обсуждение вдруг «выходит на новый уровень», превращаясь в полноценную философскую беседу с драматургом. Вырыпаев говорит о драматургии и о театре, ни больше ни меньше, как об учении, как о практике. И тема языка тоже принимает совершенно новый ракурс. Теперь это уже даже не вопрос о трудностях перевода, это вопрос о самом существовании современного русского языка:
«Нет нового языка русского. После «Москва-Петушки» я не знаю языка, в чистом виде он не развивается. Вот я когда-то говорил, что я хотел написать роман. Написал одну строчку – «В аптеке пахло ядом». Это совершенная строчка, это русская литература. Вторую я не придумал до сих пор. Нет этого живого языка, он не развивается. Почему? Это очень сложный вопрос. Я очень люблю Платонова, Олешу и Гоголя, это три выдающихся писателя для меня. У Платонова сама фраза, помимо того, что она сообщает о месте действия, еще так сконструирована, что от нее идет множество дополнительных смыслов, этимологических, философских… На Западе же не оценен Платонов. Потому что совершенно невозможно на английский язык его до конца перевести, там столько подсмыслов во фразе, самих звучаний, что даже, если ты поймешь, о чем он, Платонов, ты все равно ничего не поймешь. Мне кажется, сама по себе культура в постмодернистскую эпоху исчерпала развитие в форме, она только конструирует эти формы, она их подает. У нас нет внутреннего кода. Может быть я ошибаюсь, но я не вижу ни одного примера русского языка. Сейчас в русском языке нет внутреннего развития. Все закончилось, закончились смыслы. Хороший писатель сегодня – это тот, кто умеет составить смысл, жонглировать этими смыслами, хороший фильм – это Братья Коены, Гай Ричи, какой-нибудь «Бёрдмен», который даст смысл в смысле, в котором есть еще, внутри, работа с какими-то формами. Гай Ричи «Агенты А.Н.К.Л.» - вот это искусство, это вершина. Ты смотришь это, как смотришь на настоящую китайскую вазу, ты смотришь, как это сделано. Там нет смысла, там нет содержания, ты видишь границы формы и как они раздвигаются! Ты осознаешь себя смотрящим и развиваешься».
Снова возвращаясь к заглавной теме «Солнечной линии» молодой драматург из Санкт-Петербурга Ася Волошина, задает автору смелый вопрос: «А не нуждаться невозможно? Не нуждаться в разрушении стены?» Вырыпаев отвечает почти текстом песни Джона Леннона Imagine, но только с отстраненной, и уже давно не столь наивно-романтической позиции нашего времени: «А как? У них же, так же, как и у нас – интернет. Они же там в Африке узнали, что в Германии есть социальные службы, которые могут предоставить беженцам какие-то гарантии, и все сели на корабли и поплыли. Откуда бы они двадцать-тридцать лет назад в Африке, в джунглях узнали, что в Германии предоставляют льготы? Мы не можем жить в другом мире. Мы не можем. Мир стал единым. У нас нет другого выбора. Мы не сможем прожить отдельно, это просто исключено, об этом не стоит больше даже говорить. Теперь нельзя жить так: я живу один, а вы живете там. Все голодные сейчас пойдут туда, где есть богатые и сытые. Мир будет соединятся, нет этой стены. Они (герои пьесы) не могут жить в одной квартире, они говорят: мы с десяти утра не можем решить эту проблему, но и разойтись мы тоже не можем, разойтись же некуда. Налаживание коммуникаций и контакта – это неизбежность. Десять лет назад это был еще риторический вопрос: давайте, ребята, все дружить. А сейчас это же вопрос цивилизационный. Мы просто не выживем, да и все. И понятно, что политические взгляды, какие-то концепции не работают, невозможно с помощью концепций наладить диалог, невозможно и с помощью религии. Это все не работает».
«А что работает?» - подает реплику Вячеслав Дурненков.
«Так ответ в этой пьесе. Работает то, что внутри нас заложено нечто универсальное. Нам нужно найти то, что действительно в нас всех есть универсального. Это не может быть Аллах или Иисус, потому что, если я скажу, что во мне универсальное – Аллах, а ты скажешь, что Иисус – у нас конфликт. А если мы пойдем дальше, за Аллаха и за Иисуса, и найдем жизнь, живую жизнь внутри нас. Если мы будем больше и больше познавать эту жизнь внутри нас, то именно она способна нас объединить».
В заключении Иван Вырыпаев шутит: «Я же буржуазный драматург. Мой зритель – это мещанская, буржуазная публика, я не хочу никого обидеть, я сам к ней принадлежу. Вам-то мне чего объяснять, вы и так все знаете. Я надеюсь, что это будет кассовый продукт, конечно. Я мыслю продуктами».
И под громкий смех, заключительный шум аплодисментов добавляет: «Спасибо вам, ребята. Здорово, что есть «Любимовка», прямо сердце радуется, что такой зал, что есть возможность поговорить. Спасибо вам большое!»
Елена Белова
Фотоотчет с читки на официальной странице фестиваля в Facebook
Фото: Наталья Базова